VIII
В пятидесятых годах между профессорами Академии Художеств были люди талантливые и интересные, но к классным занятиям учеников относились они довольно апатично {Я говорю только о профессорах живописи, не касаясь скульпторов и архитекторов.}. От классного рисунка требовались не толковость и понимание, а убийственная тщательность и нелепая отделка, которую мы называли "конопаткой". Задаваемые нам ежемесячно эскизы были жеваны и пережеваны всеми академиями Европы: все те же Аяксы, Ахиллесы, Геркулесы, Андромеды или "Построение ковчега" и т. п. Я относился прежде с любовью к требованиям Академии, напрягал все силы, чтобы хорошо исполнить заданный сюжет, и, одолевая сухость и скуку задачи, получал всегда лучшие номера. Но мало помалу огонь потухал, рвение слабело; я начал сознавать ошибочность профессорской оценки и глубоко сожалел о потере для нас К. Брюллова.
Мой профессор, Марков, меня не удовлетворял; не вникая в мысль, он только указывал пальцем, куда переставить фигуры, или требовал их уничтожения без всяких пояснений. Слушая подобные советы и убедившись в их бесполезности, я стал приносить ему свои эскизы утром в день экзамена, когда он уже не мог пачкать и поправлять их. Ф. А. Бруни назвал меня за эскизы "мистиком", а В. К. Шебуев нашел в моем эскизе "Рождество Христово" -- отсутствие благородства.
Марков не умел мне объяснить, в чем заключается мой мистицизм, а неблагородство состояло в том, что я поместил морды вола и осла около Христа.
-- Но, Алексей Тарасович, -- возразил я, -- в священном писании есть указание на присутствие вола и осла; а так как в пещере было холодно, то весьма естественно, что животные были близ новорожденного, чтобы согревать его своим дыханием.
-- Разве это есть в св. писании? Где?
-- Пророк Исайя, укоряя иудеев в неверии, говорит им от лица бога: "Вол знает владельца своего, и осел -- ясли господина своего, а Израиль не знает, не признает меня, и народ мой не разумеет" (1,3).
-- Жаль, что вы мне этого не сказали перед экзаменом, когда показывали свой эскиз.
Не мало было других подобных случаев, которые подорвали мое доверие к академическому совету, и я окончательно охладел к Академии. От нее веяло затхлостью, условностью и безжизненностью.
Однажды, во время академической выставки, в числе посетителей я видел монаха, небольшого роста, с умной головой, который шел с конференц-секретарем В. И. Григоровичем, читавшим в Академии лекции теории изящного. Сопровождал этого монаха на некотором расстоянии другой монах. Я начал прислушиваться к объяснениям картин Григоровичем. Объяснения были общеизвестные и не заключали ничего нового, но вопросы монаха были интересны, так же, как и его замечания.
Он подошел к висевшей на стене копии "Преображения" Рафаэля. Григорович остановился и, указывая на картину, торжественно заявил:
-- Вот венец всех творений Рафаэля. Произведение это признано знаменитейшим по рисунку, композиции и живописи.
Монах молча всматривался, а затем ответил:
-- Относительно техники вам и книги в руки, но согласиться с тем, что это -- лучшее и величайшее произведение по своей композиции, я не могу. Композиция мне не нравится. Начну с Христа. Для чего он летит? Этого в евангелии не сказано. Возможно ли представить так пророков Моисея и Илию. Оба они около Христа танцуют польку. Я пойду и далее, зайдя несколько и в вашу область: апостолы, находящиеся с Христом на горе и упавшие от поразившего их света, куда как не красивы, точно какие-то кучи или раки. Ну, а внизу стоящие люди? Зачем они тут? И может ли зритель в одно время видеть "Преображение" и под горой публику. По описанию гора Елеонская красивая, а тут какой-то конус безобразный... Для чего тут сидит, на левой стороне, какой-то, по-видимому, апостол с книгой?
Я продолжал сопровождать монаха до конца, а когда он вышел, спросил у солдата-смотрителя академических зал, Евреинова:
-- Кто этот монах?
-- Да разве вы не знаете? Это -- преосвященный Иннокентий {Известный в то время харьковский архиепископ и проповедник, а потом херсонский.}.
Все замечания Иннокентия мне понравились; мне захотелось узнать его ближе, и я с братом Алексеем, нередко ходил в церковь, где он служил, и случалось не раз слушать его проповеди, всегда умные и часто поэтические. Церковь эта была при подворье, на набережной Большой Невы Васильевского острова; в этом же доме была квартира преосвященного Иннокентия.
Однажды, после вечерних академических занятий, я отправился в подворье и велел прислуге о себе доложить.
-- Что вам угодно?
-- Желаю видеть преосвященного. Скажи, что ученик из Академии Художеств.
-- Преосвященный приказал передать, что ему некогда, что у него заседание с пятью архиереями. Он просит вас зайти в такое же время завтра.
-- Хорошо, передай, что буду.
На следующий день я был, в назначенный мне час, у Иннокентия.
Он встретил меня благословением, покойно и вежливо. Я сказал, что желал познакомиться, потому что слышал его критику картин, что мне не с кем посоветоваться, и просил разрешения приходить иногда к нему. Иннокентий усадил меня в кресло, сам сел подле на диван и приказал подать чай; и мы, недолго поговорив, простились.
В скором времени я явился к нему со своими эскизами. Рассматривая внимательно "Явление ангелов пастухам", он хвалил эскиз, но заметил, что не следовало делать в еврейском стаде свинью, так как евреи их не имели.
-- А что значит этот No 3, сделанный мелом на рисунке?
-- Это значит, что при экзамене два эскиза на тот же сюжет признаны лучше моего из двадцати или тридцати, представленных учениками.
-- Однако, господа, проглядели. Когда будете рисовать картину, свинью уничтожьте...
Затем Иннокентий, рассматривая эскиз "Благовещение", за который я получил первый номер, напал на меня.
-- Сочинено неправильно. Богоматерь стоит тут на коленях перед ангелом... Скорее ангел встанет на колени перед богоматерью, а не она перед ним.
Но другой эскиз "Рождество Христово", понравился Иннокентию, и он очень хвалил сочинение.
-- Вот, за этот эскиз я дал бы вам No 1, а не за "Благовещение" {За эскиз "Рождество Христово" я получил в Академии No 5. По этому эскизу мною была написана картина масляными красками и выставлена в Париже, где она прошла не бесследно. Ее очень хвалили: Глез, Жером, Амон и др.; и на нее обратили внимание немецкие и французские газеты. Картину эту купил тогда гр. Уваров; она была выставлена им в Москве и находится в его имении "Поречье".}. Я был вполне удовлетворен этим разбором моих эскизов и более
не представлял их в Академию.
К этому же времени относится следующий эпизод, случившийся с Иннокентием.
Шеф жандармов, гр. А. Ф. Орлов, сообщил Иннокентию донесение о том, будто бы он в своих проповедях распространяет учение коммунистов и социалистов.
-- Ваше сиятельство, -- ответил Иннокентий, -- кто донес это, тот не взял себе в толк того, что слышал. Между тем, что говорю я и учением коммунистов есть маленькая разница. Коммунисты говорят: "что твое, то мое", а я говорю: "что мое, то твое"...
Граф Орлов удовлетворился этим ответом и сообщил его императору.
Свободное копирование
