Восстание Черниговского полка - 17

 Сообразительный украинский народ понял, что он может быть грозным для высших сословий. Но в то время как одни возможно были готовы восстать на призыв какого-либо смелого человека, другие, более осторожные, обратили это дело в шутки, остроумные и смешные, которые, однако, не влекли за собой ответственности.

 В селе Сидорах, Васильковского повета, один молодой украинец оросил совета у старого солдата прежнего польского войска, который теперь был сапожником, что ему следует делать, когда настанет время резни. Солдат ему посоветовал, чтобы он этому не верил и молчал. Когда же украинец не хотел слушать совета и продолжал дальше, то сапожник предупредил эконома, молодого человека, очень напуганного общими россказнями о резне, которая должна вскоре начаться. Тот немедленно поспешил уведомить об этом управляющего Пиотровского, жившего в селе Устимовке. Этот приказал ему вернуться в экономию, созвать сход и наказать того, кто распускает подобные небылицы.

 Эконом, опасаясь крестьянского бунта, приказал своему кучеру, чтобы тот сидел в экипаже и держал вожжи в руках. Когда собрался сход, то эконом стал допрашивать обвиняемого и, признавши его виновным, приказал скинуть с него одежду и выпороть его. Тогда несколько почтенных крестьян выступили с просьбой тростить на этот раз виновного. Эконом, не ожидая, что они ему скажут, вскочил в экипаж и как можно скорее поспешил к управляющему с донесением, что сход бросился на него и что он едва успел убежать. Управляющий в то же мгновение уведомил земскую полицию в Белой Церкви. Однако пока исправник с заседателями и шляхтой прибыли на лошадях в Устимовку, управляющий, поставив казаков возле экономии, застал на том же месте крестьян, которые и разъяснили ему все дело. Но, несмотря на это, лживый слух быстро и широко разошелся во все стороны.

 Чем больше украинский народ замечал страха и тревоги среди шляхты, тем более смелел. На многолюдных собраниях, особенно в шинках, когда там был кто-нибудь из незнакомых проезжих, раздавался голос из среды беседующих, который выкрикивал такие слова: "Бог и царь -- этого нам достаточно. Зачем нам оти паны, панки и подпанки? Зачем нам (судебные взяточники и евреи? Обойдемся без них!" Это особенно сильно пугало и тревожило,

 Когда приблизился самый главный срок ожидаемого восстания --  день предпасхального воскресенья, называемого в народе вербным, то уманский маршалок, перепуганный этими слухами, обратился к дивизионному генералу, квартировавшему в Уманоком повете, в местечке Соколове, чтобы тот принял предварительные и решительные меры для обеспечения спокойствия и безопасности. В результате генерал уведомил об этом главнокомандующего второй армии князя Витгенштейна, находившегося в Тульчине. А тот через курьера уведомил главнокомандующего первой армией и донес об этом царю и великому князю Константину, который командовал польской армией. Тогда все армии вооружились и полки собрались на тесных квартирах. Во время этик приготовлений, которые были и в Василькове и в Белой Церкви, особенно же в Василькове, где стоял Черниговский полк, наново созданный из батальонов иных полков, этот полк неожиданно собрался на тесные квартиры в субботу перед вербным воскресеньем. Испуганные васильковские евреи и мои арендаторы, несмотря на шабаш, приходивший к крицу, прибежали ко мне с известием, что в Москве началась большая революция, что князь Константин нас защищает и что он поставил такую охрану, что солдат смотрит на солдата от Варшавы до Ярмолинец. Меня рассмешила эта выдумка, и я сказал: "Посмотрите на небо, не стоят ли и там в воздухе солдаты, так как этого не может быть. Успокойтесь и ожидайте, должна быть какая-то иная причина подобной предосторожности". На следующий день, в самое вербное воскресенье, вечером приехала моя жена, которая возвращалась из другого нашего имения -- Галаек, Таращанского повета.

 Когда она проезжала через Белую Церковь и остановилась, чтобы покормить лошадей, то видела ужасную тревогу среди еврейского населения, вызванную тем, что полк внезапно выступил и батальон с заряженным оружием упражнялся на выпасе под самым городом, в то время как множество ярмарочного люда собралось на обычный торг на рынке. Однако все было тихо и спокойно до самого отъезда моей жены из Белой Церкви. Такие известия вместе с другими вызывали предположения, что должны действительно произойти важные события. Тем временем быстро выяснилось, что все это было результатом чрезмерного страха маршалка.

 Еще следует вспомнить событие, которое произошло в то время в Махновецком повете вследствие того же общего переполоха[1]. Шляхтич, проживавший на Волыни, ехал да светлый праздник к своему брату, посессору, с Уманщины. По дороге он наслушался рассказов, что в пасхальную ночь, когда ударят в колокола на "Христос воскресе", это будет сигналом для всеобщего восстания крестьян. Когда же он случайно задержался в дороге, то он в полдень великой субботы остановился в местечке Белиловке, чтобы там пробыть первый день праздников и помолиться в приходском костеле. Однако обеспокоенный спросил у тамошних людей, что также были встревожены: "Почему вы сидите так спокойно? Разве не знаете, что сегодня ночью хлопы начнут резню во всем крае? Так мне везде говорили, где только я проезжал". Потом, увидев сторожа из корчмы, спросил: "Что приказал вам поп в страстной четверг?" -- "А приказал всем собраться. И больше не оказал ни слова". Евреи, напуганные такими словами сторожа, не ожидая конца шабаша, поспешили скорее в Махновку, верст двадцать от Белиловки, просить дивизионного генерала, чтобы обеспечить их военной силой.

 Дивизионный генерал князь Сибирский был в давних дружеских отношениях с маршалком" Махновецкого повета Дионисием Хоецмим, который выехал тогда на праздники, чтобы навестить свою мать в Дедовщине, в десяти милях от Махновки. Поэтому генерал пригласил к себе секретаря маршалка и приказал ему написать официальное заявление от имени маршалка, чтобы иметь письменный документ. На основании его генерал дал приказ четырем ротам пехоты немедленно занять местечко Белиловку, а маршалка известил, чтобы он поскорее возвращался в Махновку. Это извещение маршалок получил перед полуднем и на другой день праздника направился в Махновку. Четыре роты, что пришли в Белиловку, нашли там все в полном спокойствии.

 Тогда земская полиция взяла панка и сторожа, чтобы произвести следствие и допрос. Сторож, когда его спросили, ответил, что поп объявил, чтобы все имеете собрались на всенощное богослужение, а шляхтич пояснил, что о предстоящем нападении ему всюду говорили.

 Крестьянина немедленно отпустили, а шляхтича задержали до губернаторской резолюции, и он высидел в Махновке несколько недель.

 В то время в епископских поместьях Фастовщины, а именно в Веприке и Скриголове, что находились в лесах, поселилось, пользуясь хорошим местоположением, много шляхты, по преимуществу небогатой, обер- и штаб-офицеров прежнего войска Речи Посполитой, и все они жили там на чиншевом праве. Здесь-то перепуг достиг наивысших пределов. Немного было смельчаков, что хотели остаться и обороняться в собственных домах, больше оказалось таких, что в великую субботу в начале ночи оставили свои поселения и разошлись по лесам, скрываясь там от ожидаемого нападения, в то время как крестьяне, спокойные и послушные своим экономическим властям, не обнаруживали ни малейшего признака бунта, но были довольны, что их боятся, и хорошо сознавали, что они могут быть грозными.

 И в Белой Церкви также не мало тревоги среди жителей и многочисленных экономических служащих сделала остроумная шутка старого украинца, несмотря на то, что полк и квартира дивизионного генерала были здесь, и около тысячи человек шляхты тут же проживали. И было их немногим меньше, чем крестьян. Так вот этот старый украинец был поденным сторожем, присланным от главной экономии для услуг одного служащего, жившего в Белой Церкви. В предпраздничные дни старик рубил дрова и носил их в пекарню, так как в это время женщины и хозяйки были заняты печением теста для освящения. И как старый человек, который легко утомляется, он после каждой вязки дров садился отдохнуть и приговаривал: "Я работаю, рублю и ношу, а бог его знает, кто их будет жечь!" Эти слова, которые он часто повторял, услыхала хозяйка дома и пересказала их своему супругу. Тот немедленно уведомил об этом главного управляющего белоцерковских имений. И из-за такого пустяка создался большой шум. Призвали исправника, чтобы придать делу более официальный характер. Привели старика-сторожа. И когда его грозно и сурово опросили, зачем юн так говорил, он спокойно и совсем естественно отвечал: "Я работаю, рублю и ношу, а "то-то другой будет ими топить, так как на-днях будет смена. Кто-то другой придет из села меня сменить. Я вернусь домой, а он принесенными мною дровами будет топить".

 Остроумно, легко и просто оправдался он в тех словах, что наделали столько тревоги. Никак нельзя было наказать его за эту выдумку, чтобы еще больше не дать значения его словам.

 Революция в Петербурге и восстание в Черниговском полку хотя и были в самом зародыше усмирены и уничтожены, однако создали среди населения сильный шум и кипение, которые и теперь, тридцать лет после того, тлели и тлеют постоянно. Желание свободы и воли растет и ширится среди народа. Поэтому мы много раз были свидетелями его попыток к бунту. И хотя они были задушены силой, но не уменьшилось в народе желание свободы, а еще более было растравлено под влиянием этих жестоких мер, которые только дразнили, а не успокаивали волнение.

 И настало уже время, чтоб не медлить и освободить этот народ из кандалов неволи и крепостной зависимости, время увеличить его права, поднять его до уровня гражданства и в равенстве всех перед законом слиться и объединиться с ним.