1882 год
3 января
Все это время был очень занят и мало кого видел. Назначение Галагана, опубликованное третьего дня, произвело большое впечатление,-- в общем благоприятное.
Говорят, Игнатьев присваивает эту мысль себе. Бог с ним!
Победоносцев, с которым встретился сегодня, как будто бы тоже доволен этим назначением, по крайней мере, отнесся к Галагану скорей с похвалой, чем с горечью. Свидание наше не обошлось, однако, без некоторой неприятности.
"Нехорошо, Егор Абрамович,-- сказал он,-- что государственная канцелярия переполняется журналистами. Нельзя в Государственном совете сказать задушевного искреннего слова без того, чтобы оно тотчас же сделалось всем известным. Государственный совет есть совет государя, не учреждение гласное, вроде новых судебных мест или земских учреждений.
...Благодаря этим журналистам, в газетах постоянно печатается, какие дела слушаются в Совете и что по ним решено..."
"Обвинение ваше едва ли справедливо,-- отвечал я.-- Никакими журналистами государственной канцелярии я не переполнял. Будьте так добры, назовите их".
"Помилуйте, да их масса: Краевский, Семевский, Пятковский..."
"Позвольте мне, Константин Петрович, ответить о каждом из них отдельно.
Краевский -- не журналист, а только сын журналиста и притом не имеющий с отцом ничего общего. Не только он не участвует в редакции "Голоса", но даже нелюбим отцом, и в доме его почти не бывает.
Притом Краевский определен не мною, а лет двадцать тому назад покойным В.П.Бутковым, потом служил при государственных секретарях князе Урусове и Сольском, наконец, при мне, и всегда считался очень хорошим, скромным чиновником. Занимался он всегда по сметной собственно части, а не по делам законодательным".
"Ну, положим, Краевский, а Семевский и Пятковский?".
"Семевский тоже не может быть признаваем журналистом: он издает, правда, "Русскую старину", но дел современных, а следовательно, и суждений Государственного совета он не касается. С самого учреждения Главного комитета о сельском состоянии, т. е. тоже со времен бутковских, он служил в канцелярии этого Комитета и считался там очень полезным своими историческими познаниями. Впрочем, говорить о нем нечего, потому что с закрытием Главного комитета в прошедшем году Семевский уволен вместе с большею частью чинов комитетской канцелярии..."
"Знаю, знаю..." -- сказал с некоторым неудовольствием Победоносцев.
"Наконец, Пятковский, никогда прежде журнальным делом не занимавшийся; когда же он задумал издавать "Наблюдателя", то я объявил ему, что в качестве редактора ежедневного издания ему нельзя оставаться в государственной канцелярии. Он очень хорошо понял это и покинул нас".
"Так скажите на милость, как же проникает в газеты все происходящее в Государственном совете? Верно, другие служащие имеют с газетчиками связи?"
"Не думаю, большинство служащих в государственной канцелярии -- люди очень порядочные, и едва ли станут они нарушать основное, постоянно внушаемое им правило о неразглашении происходящего в стенах Совета. По всей вероятности, рассказывают о наших заседаниях сами члены; по субботам, т. е. вслед за заседанием соединенных департаментов, многие из них ездят в английский клуб и, конечно, говорят о том, что происходило в Совете. Это очень естественно, и уберечься от этого нельзя".
Победоносцев не возражал, но он, видимо, не убедился моими ответами. Я уверен, что при первом удобном случае он будет жаловаться всем власть имущим, начиная с самого государя, что государственная канцелярия переполняется журналистами и что в Совете нельзя сказать ни одного задушевного искреннего слова.
Свободное копирование
