Воспоминания
В начале декабря 1849 года на письменном столе в кабинете покойного учителя моего Н. В. Берга я увидел четыре тетрадки, сложенные в четверку, писанные разными почерками. На обложке первой было крупно написано 'Банкрот'. Это слово зачеркнуто и под ним тоже крупно: 'Свои люди - сочтемся', комедия в 4-х действиях, соч. А. Островского'.
'Какое приятное занятие эти танцы! Что может быть восхитительнее!..' - начал читать я.
Этот монолог охватил все мое существо. Я прочитал всю пьесу, не вставая с места.
- Позвольте списать, Николай Васильевич! - обратился я к Бергу.
- Сегодня я должен отдать назад. Островский будет читать ее у М. Г. Попова (университетский товарищ Александра Николаевича). Пьеса вряд ли будет напечатана.
В тот же день, в обед, я пришел к Матвею Григорьевичу Попову и предложил ему свои услуги переписать пьесу с тем, чтобы один экземпляр оставить у себя. Писал я в то время отлично.
- Вероятно, автор нам это позволит, - отвечал Матвей Григорьевич, и тотчас же усадил меня в своем кабинете, дал мне какую-то необыкновенно глянцевитую бумагу, на которой писать так же было трудно, как на стекле, тем более что и перья тогда употреблялись более гусиные!
Около восьми часов вечера в кабинет вошел белокурый, стройный, франтовато одетый (в коричневом со светлыми пуговицами фраке и, по тогдашней моде, в необыкновенно пестрых брюках) молодой человек, лет двадцати пяти. Набил трубку табаку, выпустил два-три клуба дыму и сбоку, мельком взглянул на мое чистописание.
Это был А. Н. Островский.
- Позвольте вас спросить, - робко обратился я к нему, - я не разберу вот этого слова.
- 'Упаточилась', - отвечал он, посмотрев в тетрадку, - слово русское, четко написанное.
Спросил я, впрочем, не потому, что не разобрал этого слова, а просто я горел нетерпением услыхать его голос.
В восемь часов в зале началось чтение. Мы с братом Матвея Григорьевича слушали из кабинета. До конца, до мельчайших подробностей ведомый мне мир, из которого взята пьеса, изумительная передача в чтении характеров действующих лиц произвели на меня неизгладимое до сих пор впечатление.
В течение декабря и января я переписал пьесу три раза и выучил ее наизусть. Она была напечатана з мартовской книге 'Москвитянина' 1850 года, но играть ее на сцене не позволили. Автор был взят под надзор полиции.
- Это вам больше чести, - сказал ему граф Закревский, лично объявляя Островскому распоряжение высшего начальства.
Граф Закревский любил произведения Островского. Пьесы 'Свои люди - сочтемся' и 'Бедность не порок' автор читал у него в доме.
Надзор был снят по всемилостивейшему манифесту при вступлении на престол императора Александра II.
- Позвольте вас поздравить! - с улыбкою сказал Александру Николаевичу квартальный надзиратель, объявляя ему о снятии с него надзора.
- Вас тоже позвольте поздравить с окончанием беспокойств и поблагодарить, что вы меня здраво и невредимо сохранили.
Квартальный расшаркался.
- Кажется, мы вас не беспокоили и доносили об вас как о благороднейшем человеке. Не скрою, однако, что мне один раз была за вас нахлобучка.
Эта встреча с Александром Николаевичем повлияла на всю мою дальнейшую судьбу. Я жил в то время на окраине Москвы, в захолустье: давал уроки в небогатых купеческих домах.
Свободное копирование
