Вячеслав Иванов - 2

2.

...В кругу безумных, темнооких

Ты золотою встал главой.

Слегка согбен, не стар, не молод,

Весь -- излученье тайных сил,

О, скольких душ пустынный холод

Своим ты холодом пронзил!

(Блок)

Искуситель для других -- каким же он был искусителем для самого себя. Завывание Вакха, потрясение тирсом для него не пустая игра. Свидетельство этому его замечательный лирический цикл "Эрос". Он вправду наколдовал себе виденье страшного и сладостного демона.

Облик стройный у порога...

Нет дыханья... света нет...

Полу-отрок, полу-птица

Под бровями туч зарница

Зыблет тусклый пересвет...

"Лирика -- не развлечение, -- сказал как-то в белее поздние годы Вяч. Иванов, -- тот, кто испытывал лирическое волнение, знает, что оно иссушает все силы, преследует, испепеляет". И вправду, каким опустошенным показался он мне, когда я увидела его через год после первого знакомства. Осеннее дерево с ободранной ветром листвой. Даже кольца волос не пушились, а жалостно липли к вискам. Лидия Дмитриевна лежала в больнице, после операции. Среды отменены. Он скитался один по опустелым комнатам. Ухватился за меня. Не отрываясь читал мне все написанное им, читал "Ярь" Городецкого, тогда шумевшую в кругах модернистов -- новое кряжистее знамя символизма. "Нет, вы должны увидеть его". И на другой день ко мне с каким-то поручением зашел длинноногий студент с близко-близко, по-птичьи сидящими глазами и чувственным ртом. Мы постояли среди комнаты друг против друга -- на что мне этот паренек -- тронули одну тему, другую -- я-то уж ему совсем ни на что! Но вечером пришел ко мне Вяч. Иванов и с взволнованным изумлением: "Знаете, что он сказал? Что вы похожи на меня, как сестра родная". И вижу -- уж заиграл хмель. "Сестра!" Я не видела между нами физического сходства, но вот эту беспреградность, как с кровно близким и в то же время странно волнующую, почувствовала с первой встречи. Непонятны иногда родственные сближения. Помню, когда позднее, познакомилась с В. И. моя мачеха, недавно потерявшая любимого мужа, она в слезах, взволнованная вышла из комнаты: так он напомнил ей моего отца -- не чертами лица, а чем-то неисследимым -- движением руки с папиросой, наклоном головы, ритмом дыхания... Вяч. Ив. нередко говорил мне, что я понимаю его с полуслова и до глубины, не мыслью, а инстинктом, -- говорил это с умиленной благодарностью, а то и с гневом, потому, что находил во мне только зеркальность, только двойника своего, а не ту другую силу, родную, но перечащую, о которую выпрямились бы прихотливо разбегающиеся волны его мысли. Я же теряла себя в нем.

-- Где же вы, sorellina? {Е.К. Герцык была близким другом В.И. особенно в годы 1906-1909. В.И. звал её "сестра"- sorella. (прим. О.А. Шор.)} -- с ласковым укором -- что вы таете у меня лунным туманом?

Не было у него для меня другого имени, как сестра, sorella. Так случайно этот, на миг зашедший ко мне Городецкий, побратал нас накрепко и надолго. Зыбок круг нашего братства -- разбивая и мутя его, временами врывалась и страсть, и чувственность, и вражда, но самая глубокая в нем нота была сестра.

... и вот -- Сестра.

Не знал я сестры светлоокой;

Но то, то была -- Сестра.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И нити клуб волокнистый

Воздушней чем может спрясти

Луна из мглы волокнистой, --

Дала и шепнула "прости!"

В даль тихо плывущих чертогов

Уводит светлая нить --

Та нить, что у тайных порогов

Сестра мне дала хранить.

(Песни из Лабиринта)

Пусть это миф. А явь -- как часто безобразна, жестока, слепа, жалка. Но правда -- миф сердца, а не уплывающий бред дней.

Таков итог наших переменчивых на протяжении лет отношений. Но сперва шло радостное настроение. В первый раз привести к нему сестру мою, глядеть, как он слушает ее стихи, слушать, как он толкует их, и в них -- ее, и через нее -- меня. От встречи до встречи открывать, что этот человек для других не-понятнейший и жуткий, мне -- всех ближе, всех проще.. Это было перед расставанием весною 907 года -- недолгие горячие дни сближения нас четверых -- Ивановых обоих и нас, сестер. Казалось, им опостылели декадентски-оргиастические вихри, крутившие на их средах. "Ох, уж эти мне декаденты с Апраксина рынка!" -- мотая головой говорила Зиновьева-Аннибал. Она обожглась, она устала. Повлеклись к работе. Затевали с осени издание журнала -- художественно-философского органа символизма, отмежевываясь от эстетствующих "Весов". И "Московские сестры" должны были участвовать и в творческой, и в технической работе. Нехотя отпускали нас. "Смотрите, не засиживайтесь в своем Крыму". Так мы расстались.