Голгофа - 36

10
 В конторе бригадиры с директором думали над тем, какими силами провести весенне-полевые работы: где горючку для тракторов добывать, где запчасти доставать, да и кто сядет на эти тракторы. Недавно последние опытные трактористы (а их-то и было всего три человека в совхозе) ушли на фронт. Броню с них сняли, несмотря на то, что директор криком кричал на партхозактиве в райкоме партии о бедственном положении в совхозе и с трактористами, и с техникой.
 Секретарь райкома долго и упорно втолковывал директору, что тот, в данный исторический момент недопонимает политическую обстановку в стране, и что он обязан обеспечить выполнение весенне-полевых работ, и поэтому ему необходимо изыскать людские резервы, а иначе партбилет на стол положит со всеми вытекающими последствиями. Когда заседание закончилось, и народ потянулся на выход, секретарь остановил директора:
- Задержись, помыслим, как быть!
Помощница секретаря принесла на подносе два стакана горячего чая и немного печенья. Усевшись за стол, друг против друга, мужчины, молча, отхлебывали чай, как бы согревая свои застывшие от споров души, и остывая от возбуждения после только что закончившегося заседания. Секретарь задумчиво разглядывал портрет Сталина висевший, напротив, на стене.
- Думаешь, ему легко? – исподлобья посматривая на директора, кивнул он в сторону портрета.
Директор сидел, выпрямившись, пустой стакан стоял перед ним. Крепко сжатый кулак левой руки лежал на столе. Пустой правый рукав, засунут за поясной ремень. В голове у директора вихрем проносились мысли: «Что же делать: запчастей для тракторов нет, трактористов раз-два и обчёлся, одни бабы. Какое уж тут недопонимание политической обстановки!» Он обернулся, посмотрел на портрет вождя, висевший над ним, и в голову вкралась крамольная мысль: «Ему-то легче, он своим народом играет, как пешками; мы для него – фигурки на шахматной доске или, как нынче говорят, на мировой арене. Он играет, а мы …»
От таких мыслей директора бросило в жар. Он вздрогнул, как тогда, когда очнулся в госпитале на операционном столе и обнаружил, что его правая рука не при нём, а лежит в тазике. Тогда было не страшно, а теперь стало страшно. Подумалось, может, озвучил свои мысли? Ох, уж эта контузия - иногда стал думать вслух. Посмотрел на секретаря райкома. И в сердце закипела злость. Директор так ударил кулаком по столешнице, что зазвенели стаканы. Вбежала испуганная помощница секретаря.
 Секретарь райкома давно привык к таким вспышкам ожесточенности со стороны руководителей хозяйств, когда им действительно было трудно.
- Осторожнее, стол сломаешь! Да и второй руки лишишься: отшибешь, - пошутил секретарь. – Этот «бабах» будем считать обещанием, что ты решительно берёшься вытягивать хозяйство из прорыва. - Запчастями поможем и горючкой, - продолжал секретарь. - А вот с людьми …, - помолчал немного и, видимо, давно уже найдя приемлемое решение, предложил. – Вот что думаю, совхозных ребятишек, которые постарше придётся обучить на трактористов. Подумай, кого. Я помню, говорили, у вашего агронома сынишка - семиклассник технику любит, и работает как взрослый. Мы его грамотой наградили. Да вот залежалась грамота. Вручи её парнишке, как положено, прилюдно. 
 Директор облегченно вздохнул: “Слава Богу – вслух не озвучил свои мысли.”
 На том и расстались, пожав друг другу руки: правой – левую, левой – правую.
Обо всём, что произошло тогда на партхозактиве, вспомнил директор, пока бригадиры вразнобой обсуждали проблемы хозяйства.
- Есть предложение, как решить кадровый вопрос: к весне старшеклассников со школы снимем, обучим их на трактористов, - вступил в разговор директор.
- Это как же, - возмутились бригадиры. - А учиться?
- Учиться после войны будем, - ответил директор, как гвоздь забил, помолчав, добавил. - Так в райкоме партии не приказали, а присоветовали.
Все согласились. Это действительно было единственно возможное решение в сложившейся ситуации.
Споры и разговоры прекратились, когда в контору вошел шофёр.
- Привезли покойницу? – спросил директор.
- Нет.
- Объясни толком, что произошло! - потребовал директор.
- Оклемалась, жива!
 По совхозу мгновенно разнеслась весть, что агрономша воскресла. К нашему дому потянулся народ. Радость людей была искренней. У многих появилась надежда на чудо и для них. «Случилось один раз, так, может, и фронтовиков наших минует смертушка - будут живы», - думали многие.
Вскоре в доме набилось столько народу, что и повернуться было невозможно. Кто-то притащил самогон, приготовленный на поминки. Уселись за стол. А кому места не хватило, пристроились на лавке возле печки. Выпили за здоровье нашей мамы и радостные, с просветлёнными лицами, разошлись по домам: так мало было счастья у всех, что чужое счастье воспринималось как своё.
 Отец через два дня уехал, обещая чаще навещать нас. Бабушка Гретхен заменила нам и маму, и отца. Жизнь пошла своим чередом. Сестра и брат учились, а я был как бы за мужика в доме – помогал по хозяйству: чистил стайку, кормил животных и носил дрова в дом, благо, их много наколол брат. По вечерам мы с сестрой мечтали вслух: как хорошо будет, когда мама вернется домой.
 День за днем проходили в ожидании. От отца приходили редкие письма. Он сообщал, что мама пошла на поправку, ходить начала без помощи посторонних, ждёт не дождется, когда её выпишут из больницы.