6 июня 1919 г.
Белые разбиты {Два эти слова густо вымараны.}. Все мерзко!.. Ломаю голову над вопросом, зачем же судьба так странно употребляет этот источник: сперва он шалил и танцевал, потом изнывал от голодовки...
-- Ада Ивановна, будьте добры заменить экспедитора и ехать со мной на Гутуевский остров печатать люки со жмыхами на "Коммунисте",-- заявил шах.
На самом конце мола, у черта на куличках,-- "Коммунист" со жмыхами. Я усаживаюсь на гранитной набережной в обществе белоснежной козы, бездонного неба и синей воды, а шах лезет на пароход печатать люки. На Канонерском острове щелкает соловей. Я закрываю глаза и, кажется, начинаю дремать от усталости.
-- Я не слишком долго? -- появляется шах.
-- Слишком скоро!.. Я -- без ног!
-- Ничего,-- бодрит он,-- сейчас отдохнем на "Эскильетупе".
Шведы -- чудесные. Я болтаю по-немецки и почти что не протестую, когда они накладывают мне по пять кусков сахару на чашку какао. На столе два бисквита. Как единственной даме их кладут мне. Бедному шаху -- nichts! {Ничего (нем.)}
-- Делили горе, так уж и радость давайте делить,-- великодушно передвигаю я один из них шаху. Небеса награждают героинь! Шведы лезут под сидение, достают целую пачку бисквитов и дарят мне целый мешочек какао.
Были вдвоем в Исаакиевском соборе, где любимая икона Корсунской Божьей матери.
Мы на цыпочках пошли к свечнику. И в то время, как мы с двух сторон ставили свечи, мне показалось, что есть надежда на благословенный отъезд, что возможно избавление, что Она не оставит. Хотелось приложиться, но было стыдно шаха, покосилась на него, стоит смирно, полу грустно... Я набралась мужества, быстро взошла по ступеням, а когда сходила вниз, шах крестился по-католически, и я подумала, что и он, бедный, молится об отъезде.
15 июня 1919 г.
Ночью был обыск. Ходили какие-то типы с огарками и рылись в вещах, ничего не нашли и ушли, оставив хаос и беспорядок.
28 июня 1919 г.
А ночью опять был обыск.
