По приказанию государя я немедленно отправился в Москву. Странные творились у нас вещи! Конечно, я был чрезвычайно рад, что мне удалось отвести удар, направленный против Каткова, но не поразительное ли противоречие заключалось в том, что сегодня хотели покарать его как самого дюжинного газетчика, а завтра не его вызывали в Петербург, а к нему посылали гонцом начальника Главного управления печати, чтобы вести с ним переговоры от высочайшего имени!
В Москве я нашел графа Дмитрия Андреевича в довольно жалком положении: он обнаружил настолько малодушия, что уклонился от свидания с Катковым, когда тот пожелал объясниться с ним; он опасался почему-то скомпрометировать себя, прогневить государя, а теперь был очень доволен благополучным исходом дела, совершившимся помимо его, и просил меня устроить так, чтобы Катков не сердился на него за отказ от свидания; он был крайне встревожен дошедшими до него слухами о неудовольствии в высших петербургских сферах по поводу его отъезда в Москву; вообще, проживая в гостинице "Дрезден" одиноким, не пуская к себе ни души и сам никуда не показываясь, он имел вид человека, который находится не у дел, тогда как стоило ему только пожелать, чтобы во всем принадлежала ему главная роль.
Относительно Каткова я исполнил в точности данное мне поручение. Неудовольствие государя объяснял он тем, что" по имевшимся у него откуда-то сведениям, наш посол при Венском дворе князь Лобанов-Ростовский приехал хлопотать о союзе России с Австрией помимо Германии, что в сущности мысль эта была подана венским политикам самим Бисмарком, который с умыслом оставался как бы в стороне, что Гире очень сочувственно отнесся к этому проекту, что будто государя успели уже обойти, и тогда-то Катков счел долгом выступить с крайне резкою статьей против какого бы то ни было союза с тою или другою из соседних держав; при этом не задумался он сообщить и о тройственном союзе такие сведения, которые еще нигде не были оглашены. Не знаю, в какой мере были основательны предположения Каткова. С величайшею радостью услышал он, что государь намеревается лично переговорить с ним; он ожидал таких благоприятных последствий от этого свидания, что решился на другой же день, одновременно со мной, ехать в Петербург. Необходимо было, для доклада государю, получить от него письменное заявление о том, как отнесся он к высочайшей воле, и Михаил Никифорович сделал это в следующей форме: "Я готов перенести самый тяжкий удар, лишь бы дело, которому я служу, не пострадало. Для правительства я не могу быть помехой или затруднением. Чуждый тщеславия и всяких претензий, я исчезну по одному намеку, не подрывая направления, которое и друзья, и противники соединяют с моим именем. Оставаясь при деле, я повинуюсь инстинкту сторожевого пса, который не может быть спокоен, чуя недоброе для дома и для его хозяина. Если бы его величеству угодно было принять мои объяснения, то его царская справедливость -- не смею сказать -- оправдала бы, но, скажу с убеждением, простила бы меня". Пораздумав, Катков нашел выражение "сторожевой пес" неудобным и заменил его другим.
Вернувшись в Петербург, я узнал от Плеве, что слух о предостережении, предназначавшемся Каткову, возбудил в известных кружках неописанный восторг, и тем сильнее было разочарование, когда ожидания не оправдались. При появлении Плеве в Государственном совете его окружили со всех сторон.
-- Где же это, -- спрашивал Абаза, -- предостережение, о котором только и говорили в последнее время? Отчего не спешат огласить его?
-- За отсутствием графа Толстого, -- отвечал Плеве с своим невозмутимым хладнокровием, -- все карательные меры по делам печати требуют моего утверждения, но ничего подобного ко мне не поступало.
-- Следовательно, -- продолжал Абаза, -- предостережение отменено, но взамен этого не получит ли Катков к празднику Пасхи награду?
-- И в списке предполагаемых высочайших наград имя Каткова не находится.
-- Ну, теперь по крайней мере ясно, -- послышалось со всех сторон, -- куда мы идем; у нас начинается полная анархия...
Чрез несколько минут потребовали Плеве к великому князю Михаилу Николаевичу. Замечательно глупый председатель Государственного совета поведал ему следующее:
-- В Берлине, откуда я только что вернулся, господствует крайне тревожное настроение; там не могут понять побуждений, которыми руководится наше правительство, дозволяя какому-нибудь негодному журналисту клеветать на германскую нацию и выставлять в ненавистном свете ее политику. Я не говорил об этом с императором Вильгельмом, это взял на себя великий князь Владимир Александрович, но у меня была продолжительная беседа с императрицей Августой и князем Бисмарком. Не сомневаюсь, что если так будет продолжаться, то последствия окажутся весьма печальными. В Берлине, конечно, уже знают о предостережении, которое ожидало Каткова; это должно было успокоить там умы -- и вдруг ничего...
Плеве рассказал, что предостережение было отменено по приказанию самого государя, что я послан был в Москву с целью подействовать на Каткова и что, конечно, цель эта будет достигнута.
-- Полноте, -- воскликнул его собеседник, -- ничего хорошего я от этого не жду, и будущее представляется мне в самом мрачном свете.
Но особенно удручен был Гире. Положение его действительно представлялось незавидным.
Свободное копирование
