За кулисами политики и литературы - 57

В последнее время своего управления министерством граф Дмитрий Андреевич стал заметно сторониться от Каткова и даже с ближайшим своим сотрудником, Георгиевским, не видался иногда по целому месяцу. Объясняется это, вероятно, тем, что он вышел из борьбы совершенно надорванным человеком и желал бы безмятежно пользоваться плодами дорого стоивших ему побед; ему казалось, что если он постарается стушеваться, будет сидеть тихо, то мало-помалу затихнет и вражда, которою его так долго преследовали. Расчет казался верным между прочим потому, что государь продолжал оказывать ему расположение. Наступила двадцатипятилетняя годовщина царствования Александра Николаевича, и к этому времени всеми министрами изготовлены были краткие обозрения деятельности их ведомств в означенный период, и граф Толстой распорядился составить карту, на которой было обозначено, сколько возникло новых разнообразных учебных заведений в его управление Министерством народного просвещения, т.е. с 1866 по 1880 год. Действительно, в этом отношении было чем похвалиться! Государь был очень доволен. У него вырвалась даже фраза: "Ты так много потрудился, что стоило бы поцеловать твои руки". Таким образом, все складывалось, по-видимому, благоприятно, и граф Толстой мог предаваться сладкому отдохновению на министерском кресле, но Катков смотрел на дело иначе. Он доказывал, что реформы графа Толстого остаются недовершенными, что преобразование гимназий не приведет вовсе к желаемым результатам, если не подвергнутся коренному преобразованию и университеты, что эта последняя реформа должна быть произведена безотлагательно; по мнению его, Толстой горько заблуждался насчет своего положения; не только в интересах дела, но в личных своих интересах следовало ему не ослабевать в преобразовательной деятельности, что только это может спасти его от невзгоды. Тщетные усилия! Граф Толстой оставался глух к увещаниям такого рода; перспектива новой, еще более упорной борьбы приводила его в трепет, и очень понятно, что он избегал бесед с Катковым. Правда, "университетский вопрос" уже давно был поставлен на очередь, затребованы были отзывы университетских советов; Делянов с целою комиссией объезжал университеты, выслушивал поочередно мнения каждого из профессоров, бумаги исписано было невероятное количество, выработан новый устав; мало того, устав этот был даже внесен в Государственный совет, и все-таки дело не спорилось. Очевидно, граф Дмитрий Андреевич не спешил облечься в бранные доспехи....

Однажды, незадолго до падения графа, государь спросил его при докладе: "А что же университетский устав, скоро ли начнется обсуждение его в Совете?" Узнав об этом, Катков считал несомненным, что государь в высшей степени заинтересован уставом, -- мало того, впоследствии он не переставал повторять, что если Толстой утратил доверие государя, то единственно по той причине, что обнаружил колебания в этом деле... Одно из обычных увлечений Михаила Никифоровича! Прошло лишь несколько недель после того, как государь обратился к Толстому с приведенными выше лестными словами об его заслугах, как произошла резкая перемена в правительственных сферах, долженствовавшая прежде всего отразиться на нем.

"Диктатура сердца" на первых же порах жадно заискивала популярности, а что могло быть пригоднее для этого, как пожертвовать графом Толстым? Для всех было ясно, что дни его изочтены, и не хотел этому верить только М.Н. Катков. Он приехал в Петербург, бросился к Лорису-Меликову, с которым давно уже был знаком, и старался убедить его, как необходим Толстой на занимаемом им месте; разумеется, Лорису ничего не стоило рассыпаться в уверениях, что собственно с его стороны графу Дмитрию Андреевичу не следует опасаться каких-либо враждебных действий, что он никогда не отважится вмешиваться в вопросы народного просвещения, совершенно ему чуждые. Обнадеженный этим Катков почти силой заставил Толстого сделать визит Лорису, -- и тут опять такие же успокоительные заявления, такие же любезности, не имевшие ни малейшей цены. Лорис устроил дело очень ловко, он как будто не принимал участия в падении Толстого, а орудием для этого явился тогдашний министр внутренних дел Маков. В комитете министров обсуждался возбужденный им вопрос об открытии часовен на Рогожском и Преображенском кладбищах в Москве, причем граф Дмитрий Андреевич, выступивший от имени Синода с сильными возражениями против этой меры, заметил по окончании заседания в частном разговоре с Сельским, что, вероятно, раскольники не поскупились на деньги. Слова эти были переданы Макову, который обратился к нему с весьма резким письмом, содержавшим даже вызов на дуэль. Вслед за сим внезапно разнеслась весть об увольнении Толстого. "Я тебя поддерживал сколько мог, -- сказал ему государь, -- но теперь, когда ты восстановил против себя даже своих товарищей, тебе уже нельзя оставаться министром".

Итак, Лорис остался в стороне, а видимым виновником падения графа Толстого был Маков, оскорбившийся наброшенным на него подозрением в подкупности, -- тот самый Маков, который года три спустя кончил жизнь самоубийством, когда обнаружилось совершенное им наглое хищничество! Вскоре по назначении графа Дмитрия Андреевича министром внутренних дел он выражал ему глубокое сожаление по поводу возникшего между ними столкновения. "Не сомневаюсь теперь, -- говорил он, -- что вы не хотели оскорбить лично меня, вообще во всей этой истории я имел наивность разыгрывать самую жалкую роль. Сначала воспользовались мною, чтобы свергнуть вас, а потом спустили и меня..."