Autoren

1427
 

Aufzeichnungen

194062
Registrierung Passwort vergessen?
Memuarist » Members » Eugeny_Feoktistov » За кулисами политики и литературы - 13

За кулисами политики и литературы - 13

01.12.1857
Париж, Франция, Франция

Глава вторая

Париж зимою 1857--1858 г. -- Лабуле и Гизо о России. -- Банкеты эпохи "великих реформ". -- Парижский славянофил князь Н.И. Трубецкой. -- Генерал-адъютант князь Н.А. Орлов. -- Эпизоды восточной войны. -- Переговоры с Наполеоном III в дни польского восстания. -- М.А. Бакунин. -- Фактическая поддержка русским послом в Брюсселе и в Париже революционной эмиграции. -- Срыв переговоров о выдаче Л.Н. Гартмана. -- Конституционные проекты Н.А. Орлова. -- А.Ф. Гамбургер. -- Министр иностранных дел кн. А.М. Горчаков. -- Анекдоты о П.Я. Чаадаеве. -- Русская дипломатия и польский вопрос. -- Федералистские тенденции аристократов-конституционалистов 60-х годов

 

Зиму 1857 -- 1858 года провел я в Париже. Осуществилось наконец заветное мое желание побывать за границей, о чем в последние годы царствования Николая не только мне, но и вообще никому, за крайне редкими исключениями, нечего было и мечтать. Русских нахлынула в Париж целая толпа; между прочим, встретил я там нескольких друзей моих, бывших товарищей по университету. Счастливое было время! Все возбуждало в нас живейший интерес, с любопытством присматривались мы к чуждым для нас порядкам, посещали лекции в College de France и в Сорбонне; с некоторыми профессорами, между прочим с Лабуле, который пользовался особенным успехом, случилось мне свести личное знакомство; из России беспрерывно приходили известия одно другого отраднее; знаменитые манифесты, свидетельствовавшие о том, что правительство приняло твердое намерение отменить крепостное право, были приветствованы нами с опьянением восторга. Лабуле передавал мне однажды беседу свою с Гизо, который, несмотря на свою безусловную преданность конституционным учреждениям, утверждал, что Россию ожидают тяжкие испытания, если в русском обществе проявится стремление ослабить верховную власть, что только она своим безграничным авторитетом может устранить тревожные последствия задуманного переворота. Но опасения такого рода казались нам совершенно праздными. Будущее рисовалось в самом обольстительном свете, мы желали только одного, -- чтобы правительство шло неудержимо вперед в твердой уверенности, что каждая его мера в либеральном направлении не породит ничего кроме добра. Между прочим, довольно значительное число русских, проживавших в Париже, задумали собраться на обед для чествования предстоявшей крестьянской реформы. Подобные торжества, которые в прежнее время не прошли бы безнаказанно, начали устраиваться тотчас после смерти Николая Павловича; произносились на них речи, и собеседники жадно ловили каждый сочувственный им намек, но все это, по непривычке или из страха, от которого еще не успели освободиться, делалось робко, не без оглядки. Мне случалось присутствовать на нескольких из подобных собраний, так, например, на обеде в день юбилея знаменитого артиста М.С. Щепкина, когда И.С. Аксаков произнес тост "за общественное мнение", приведший в неистовый восторг всех присутствовавших. После коронации 1856 года, в Москве же, в одной из зал ресторана Дюссо, сошлись люди одинакового образа мыслей, чтобы приветствовать за дружеским обедом амнистию, дарованную императором Александром Николаевичем декабристам; оратором явился известный Н.Ф. Павлов, но у него не хватило смелости упомянуть прямо об амнистии, выразить явное сочувствие пострадавшим за свой безумный поступок, он развивал только в общих, несколько туманных выражениях ту тему, что милосердие -- драгоценнейшее качество монарха, что нет ничего радостнее, как слышать из его уст слова "простить, отменить, возвратить", и всякий понимал, к кому эти слова в настоящем случае относились. Некоторые находили, однако, что и это чересчур смело, а сидевший возле меня В.П. Боткин положительно трепетал. И относительно обеда в Париже, о котором я сейчас упомянул, были приняты нами же самими меры; все находили, что не следует давать слишком много воли языку, и в предварительных совещаниях подвергнуты были строгой цензуре заготовленные спичи. Съехалось не менее 50 человек, обед прошел очень оживленно, шумные аплодисменты действовали возбуждающим образом на ораторов и преимущественно на Лохвицкого, который никак не мог примириться с тем, что его заставили выкинуть из речи следующую характеристику николаевского режима: "То было время, когда слышались только свист кнута и звуки барабана". Когда дошла до него очередь говорить, он объявил трагическим тоном распорядителям обеда: "Пусть лучше погибну, а фразу свою произнесу". Он произнес ее и, конечно, не погиб. Довольно подробное описание нашего обеда появилось в газете "Nord". В Париже был у меня довольно многочисленный круг знакомых, и я хочу собрать здесь воспоминания свои об одном из них, князе Н.А. Орлове, сыне государственного человека, игравшего столь видную роль при императоре Николае. Останавливаюсь на нем потому, что помимо своего общественного положения он представляет собой довольно интересную фигуру. Познакомился я с ним в доме Трубецких, дочь которых только что сделалась его невестой. Это была в своем роде прелюбопытная семья. Князя Николая Ивановича Трубецкого изобразил Константин Аксаков в своей комедии "Луповицкий". Он давно уже уехал из России, хотя и не порвал с нею всех связей, перешел в католическую веру и проживал зимой в Париже, а летом в прекрасном своем поместьи Belle-fontaine близ Фонтенебло: иезуиты делали из этого очень добродушного, но крайне ограниченного человека все, что хотели, и пользовались им как дойною коровой. В вопросах религии он был фанатик, но в то же время считал себя весьма искренно славянофилом, -- все это как нельзя лучше совмещалось в его сумбурной голове. Нельзя сказать, чтобы проводил он время праздно, напротив -- по целым дням строчил он какие-то обширные проекты о преобразовании России, преимущественно по финансовой части, ибо считал себя большим знатоком в этом деле, хотя совершенно расстроил свое огромное состояние и кончил тем, что передал впоследствии все свои земли князю Н.А. Орлову с тем, чтобы тот ежегодно выдавал ему крупную сумму на содержание. Резкую ему противоположность представляла его супруга княгиня Анна Андреевна, урожденная графиня Гудович. Образ ее жизни был весьма причудливый: до вечера она никого не пускала к себе в комнаты, даже муж не имел права входить к ней, и занималась, по крайней мере по ее словам, чтением книг философского содержания. Обедала она тоже совершенно одна. Нередко князь Николай Иванович приглашал к обеду гостей, даже дам, но хозяйки не было налицо; все привыкли к ее отсутствию и не находили этого странным. Ровно в 9 часов князь произносил обычную фразу: "Je crois que nous pouvons passer chez la princesse [Думаю, что мы можем пройти к княгине (фр.)]", и тогда гости отправлялись в гостиную, где княгиня ожидала их, лежа на кушетке. Я ни разу не видал ее иначе, как в лежачем положении; объясняла она это болезнью ног, вследствие коей с трудом могла двигаться по комнате. Князь слепо, безусловно верил во все, что наговаривали ему католические попы, монахи и сестры милосердия; княгиня решительно ни во что не верила, гордилась тем, что была esprit fort [вольнодумец (фр.)], и говорила во всеуслышание, что обходится как нельзя лучше без религии. "Que voulez vous, je l'adore, mais c'est une folle" [Что делать, я люблю ее, хоть она и сумасшедшая (фр.)], -- выражался о ней князь Николай Иванович."Ila un coeur d'or, mais c'est un idiot" [У него золотое сердце, но он идиот (фр.)], -- отзывалась о нем его супруга. Впрочем, взаимное их согласие, кажется, никогда не омрачалось.

Много мудрила княгиня в воспитании своей дочери, княжны Екатерины Николаевны, девушки очень неглупой и замечательно красивой; кроме гувернанток главным руководителем по части наук выбран был Мориц Гартман, известный немецкий писатель, проживавший в Париже, человек крайне радикального образа мыслей. В доме Трубецких держал он себя с большим достоинством и приходил в совершенное отчаяние от этих русских бар: "Поместье их следовало бы назвать не Belle-fontaine, a Folle-fontaine [не "Прекрасный фонтан", а "Сумасшедший фонтан" (фр.)]", -- часто говаривал он. Пришлось выдавать княжну замуж, и вот в этот-то момент я попал в Париж. Искателем ее руки явился, как упомянуто мною выше, князь Н.А. Орлов, и, кажется, не было причины отказать ему уже потому, что княжна влюбилась в него, но княгиня Анна Андреевна долго не хотела слышать об этом браке. Никак не решалась она примириться с мыслью, что дочь ее сделается женою простого смертного, -- она мечтала для нее о каком-нибудь великом художнике, поэте или об ученом, проложившем новые пути для человеческого знания. Вообще предназначала она ее чем-то вроде приза за выходящие из ряда вон успехи в науках и искусстве. Немало усилий стоило и ее дочери, и близким к ней лицам поколебать ее нерасположение к Орлову. Свадьба состоялась уже после моего отъезда из Парижа, но я живо представляю себе, что такое происходило в салоне Трубецких в это время: с одной стороны, отчаянные клерикалы, с другой -- Мориц Гартман и его приятели, из коих многие считались преступниками за свое участие в революционном движении 1848 года в Германии, а посреди них бывший шеф жандармов А.Ф. Орлов, приехавший порадоваться счастью своего сына. Впрочем, и он отличился: из русских приглашено было на свадьбу очень мало, но по желанию графа Алексея Федоровича присутствовал на ней Гекрен, убийца Пушкина...

14.06.2021 в 16:28


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Rechtliche Information
Bedingungen für die Verbreitung von Reklame