Autoren

1427
 

Aufzeichnungen

194041
Registrierung Passwort vergessen?
Memuarist » Members » Nadezhda_Fioletova » В Ташкенте - 2

В Ташкенте - 2

15.05.1924
Ташкент, Узбекистан, Узбекистан

Последние дни жизни в Саратове и переезд в Ташкент (май -- август 1924 г.)

 В мае 1924 года мы вторично приехали в Ташкент: Николай Николаевич должен был закончить начатый им в январе курс. К этому времени нам отвели комнату с балконом на втором этаже одного из университетских домов, кажется, насколько помнится, на Ниазбеской улице, на окраине европейской части города, минутах в 30 ходьбы от университета. Комната была большая в два окна, но совершенно запущенная. Ее нужно было срочно отремонтировать и купить самое необходимое для первого обзаведения, так как у нас ничего не было. Здесь я впервые столкнулась с полной непрактичностью Николая Николаевича (правда, столь же непрактичная и бесхозяйственная была и я сама). Чтобы оклеить комнату свежими обоями, покрасить рамы, двери, полы, мы наняли двух узбеков. Поработав один день, они выпросили деньги вперед и исчезли. Через несколько дней пришлось сговариваться с другими, жильцами этого же дома, которые, пронюхав, с кем имеют дело, взялись за оклейку комнаты, не имея в этом деле никаких навыков. Комната оказалась оклеенной вкривь и вкось, то тут, то там виднелись следы от пальцев. К тому же и обои были выбраны нами неудачно -- полосатые, темно-коричневые какого-то мрачного оттенка. Над нами добродушно подсмеивались и подшучивали. В комнате было пусто и жарко. Впервые мы ощутили ташкентскую жару -- неподвижный знойный воздух и мельчайшая пыль, стоявшая в воздухе, как марево, и особенно густевшая к вечеру. Тогда казалось, что над городом повисло оранжевое облако. Мы от жары не очень страдали, выходили и днем, но по-настоящему приятно было только к вечеру, когда солнце близилось к закату, и рано утром. Сторожилы говорили, что до революции в Ташкенте, как во всех южных колониях европейских стран, жизнь замирала с 11 до 4-х, закрывались и учреждения.

 В этот период Николай Николаевич сильно переболел -- он схватил брюшной тиф, к счастью, в легкой форме. В эти дни я столкнулась с новыми, до того мне неведомыми чудачествами Н.Н. Он не умел и не любил лечиться, не признавал диэты, поднимался с постели, в то время как врач предписал ему строгий постельный режим. Самое же главное -- окружил себя кошками и собаками, которые, точно почуяв, что здесь лежит их добрый гений, со всего двора сбежались к нам. Это было семейство собак, состоявшее из трех членов: папы -- Полкана, большого рыжего пса-дворняги, мамы -- Жучки, болевшей лейшманиозом, распространенной во всей Средней Азии собачьей болезнью, передававшейся и человеку, и сынка Буяна, веселого щенка, которого отец учил всем собачьим мудростям. Жучка приходила и молча ложилась в углу комнаты. Шерсть у нее повылезла, она дрожала всем своим исхудавшим телом. На груди у Н.Н. всегда лежала приблудная кошечка, а на лестнице, не осмеливаясь войти в дом, сидела страшная черная кошка с зелеными глазами и выступавшими наружу клыками. Это была совсем одичавшая кошка, которую яростно изгоняли собаки. Как Николай Николаевич ни звал эту кошку, она не решалась войти внутрь. Я уходила с утра за провизией и, возвращаясь домой, чуть не плакала при виде всей этой компании: дрожащей Жучки в углу, Полкана, растянувшегося у дверей, серой кошечки на груди и злобно посматривающей своими зелеными глазами черной кошки на ступенях лестницы. На мои просьбы и уговоры Николай Николаевич отмалчивался, и всякий раз, когда я возвращалась из более или менее длительных отлучек домой, я заставала все ту же картину: довольного Николая Николаевича и расположившихся около него зверей.

 Впоследствии, когда мы уже обжились, кто-то подарил нам маленькую комнатную собачку по кличке "Крошка". Крошка была кротким приветливым созданием. Она всегда радостно встречала нас, когда мы откуда-либо возвращались, прыгая на задних лапках и тыча мордочкой в колени. Николай Николаевич был с ней в большой дружбе. Но вот однажды с ней произошел следующий казус. Наступала Пасха, и я приготовила пасхальный стол, на котором, среди других снедей, лежала вкусно пахнувшая телячья ножка. Ночью мы ушли в церковь к заутрене, вернулись уже на рассвете, но Крошка не встретила нас: свернувшись клубком, она забилась под кровать и, прижав уши, била о пол хвостом, а посредине комнаты, на полу, валялась обглоданная телячья ножка. Преступление было налицо, но вслед за ним последовало и прощение. "Крошка, Крошка, выходи", -- несколько раз позвал Николай Николаевич, и вот наконец-то, видимо, почувствовав по интонации голоса, что она прощена, Крошка вылезла на брюхе из-под кровати и так, на брюхе, и поползла к нему с повинной головой. Николай Николаевич еще раз позвал ее: "Ну, Крошка, скорей", и тогда она, вскочив на ноги, бросилась к нему и с радостным визгом запрыгала перед ним на задних лапках. Примирение было полное. Ни до, ни после этого с Крошкой таких случаев не приключалось.

 Под конец нашей жизни в Ташкенте она заболела, ее отнесли в ветлечебницу и оттуда ее не вернули. Пожалели мы тогда нашу Крошку.

 Когда Николай Николаевич поправился, мы уехали на лето в Саратов, где и прожили с моими родными на даче. Отец стал сильно сдавать, часто прихварывал (у него был туберкулез легких), мама тоже была уже старенькая и слабенькая. Грустно, невероятно грустно было смотреть, как жизнь уходит из дорогих сердцу людей. Сердце сжималось от боли при мысли о предстоящей разлуке. Но впереди ждала, как казалось, интересная, полная новых впечатлений жизнь, и грусть осталась где-то в глубине души, затаилась до времени, уступив место надеждам на счастье.

 Кажется, этим летом мы ездили в Ерзовку, к отцу Николая Николаевича. Это был старик высокого роста, худощавый, с свежим, румяным лицом, веселый и приветливый, ходил он дома в подряснике, при выходе надевал рясу, но был уже не у дел. Церковь была закрыта, дом сгорел, сам он все потерял, но никаких признаков озлобленности или уныния не было и в помине. Он жил в небольшом деревенском домике с терраской, прислуживала ему по-прежнему кухарка Акулина, накормившая нас очень вкусной деревенской стряпней. Николай Константинович был оживлен и видимо радовался нашему приезду. Священник чувствовался в нем во всем. В первый же день мы побывали в ограде церкви, где была похоронена мать Н.Н., и за обедом сказали, что "были" на могиле. "Не были, а поклонились", -- строго заметил он нам. Другой раз, уже за столом, я, не помню по какому поводу, выразилась о св. причастии -- "хлеб и вино". "Не хлеб и вино, а плоть и кровь Господа нашего Иисуса Христа", -- строго поправил он меня. На другой день он, несколько смущаясь, повел нас на свою бахчу, которую он каким-то образом умудрился арендовать, угостил нас арбузом и дыней и показал двух бычков, которые паслись неподалеку. Неистребимая любовь к сельскому хозяйству сказывалась в нем.

 Это было первое и последнее свидание Николая Николаевича с отцом после нескольких лет разлуки. Они много и оживленно разговаривали, рассказывая друг другу о пережитом за последние годы. Ни слова упрека не бросил он нам за запоздалый визит.

 К концу августа 1924 года мы окончательно переехали в Ташкент.

31.05.2021 в 10:56


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Rechtliche Information
Bedingungen für die Verbreitung von Reklame