Жизнь и приключения Артемия Араратского - 26

Переночевав в Гара-Булахе, к вечеру следующего дня дошли до Баязита. -- Между Гара-Булах и Баязитом степное место все почти покрыто болотами и высоким камышом. Баязит стоит на горе и казался нам от северной стороны, от которой мы шли, выстроенным как бы дом на доме, которые почти до самых последних в городе строений все видны. От такового местоположения города случается иногда то, что при дождях, которые там бывают весьма сильны, идущего человека сносит на низ стремлением текущей по покатости воды. Солнце видимо бывает там только в полдень, потому что с восточной и западной стороны город окружен возвышениями горы, содержащими его в тени.

Больной мой имел в Баязите собственный свой дом; но, к несчастию сего бедного человека, жена его размотала почти все, что было им в доме оставлено, и, сверх того, когда он стал о том ее спрашивать, то она, в ответ осыпав его ругательствами, ушла со двора и более не возвращалась. Мы ночевали с ним только двое, и нечего нам было поужинать; добрая хозяйка не оставила после себя и куска хлеба. На другой день надобно было ему со мною расплатиться; но по расстроенному состоянию своему вместо условленных им с братом моим за провоз 90 пар заплатил мне только 60, чем я без всякого огорчения и удовольствовался, а достальные, когда исправится, наказал отдать в церковь. Баязит населен большею частию армянами и имеет четыре церкви, из коих одна весьма пространная. В тот же день утром водил он меня в сарай, или дворец пашинский, и показывал тот свинцовый ящик, в коем заключена голова нашего епископа и над которым по ночам с того времени, как он убит, теплится лампада на иждивение пашей. -- Около полудня случилось мне быть здесь свидетелем бедственной кончины одного из богатейших тамошних жителей из армян Манук-Аги. Причина тому была следующая: сын паши торговал у одного купца большой фес, {Род скуфьи, которые обыкновенно азиатские народы носят на голове под шапкою. Они делаются двояким образом: одни малые, круглые, а другие с длинною широкою лопастью, и сии последние продаются весьма дорогою ценою.} но не давал той цены, какую хотел взять купец, а Манук-Ara заплатил более, и именно то, менее чего купец не хотел отдать. Пашинский сын тем обиделся и жаловался отцу, а сей почел справедливым; велел Манук-Ага за мнимое оскорбление чести сына своего повесить, что и было исполнено при моих глазах. Пожалев об участи сего человека, торопился я выйти из Баязита; но прежде желал осмотреть строящийся на горе дворец пашинский, который также виден был от дороги и представляет издали очень хороший вид. Он строился из черного и белого мрамора, обделанного в небольших камнях наподобие здешних кирпичей; а вместо извести для вязки камней употреблялся свинец, и сверх того укрепляли железными скобками. Мрамор, уже обделанный, также свинец и железо доставляли из Эрзерума, от Баязита шесть дней езды. Дворец сей строился наподобие замка или крепости, ибо вокруг его была выкладена стена из того же мрамора. Впрочем, здание сие вообще не очень велико. Мне, однако, сказывали, что оно началось строением до того за 16 лет.

Между тем как день был уже близок к вечеру, то я решился провести еще ночь в Баязите и для того пристал в Караван-Сарае как таком месте, где удобнее мог сыскать себе попутчика, а притом надеялся провести время без скуки и услышать что-нибудь новое. Хозяин накормил меня тамошним отличным и любимейшим в городе кушаньем кял-ла-пача (т. е. голова-ноги, горячая студень с чесноком).

Сей ночлег доставил мне случай узнать чрезвычайное приключение, бывшее только за сутки до прихода моего в Баязит, и о котором, к удивлению моему, не случилось мне ни от кого услышать ни одного слова в продолжение целого дня. Хозяин постоялого двора на вопрос мой: нет ли у них чего нового, рассказал мне подробно о мучении и смерти известной по всей тамошней стране красавицы Манушак[1] (название одного самого приятнейшего светло-лазоревого цветка), которая жила в нашем селении Вагаршапате с лишком год и вышла из него не более как с месяц до отъезда моего с больным в Баязит. Приключения сей красавицы, или, приличнее сказать, мученицы, были уже известны, кроме последнего ее мучения и кончины.

Манушак была жена сына хнусского {Хнус в той же Курдустанской области.} армянского священника. По чрезвычайной ее красоте хнусский паша отнял ее от мужа насильно и жил с нею 6 лет. В продолжение того времени она тайно исповедовала христианскую веру и даже приобщалась святых тайн в собственных своих покоях. Для исполнения сего священник входил к ней под видом купца, якобы для продажи какого-либо товара или вещей. В последний год паша имел к ней совершенную доверенность; оставлял без надзору и позволял выезжать прогуливаться. Напоследок случилось ему отлучиться из города сутки на трои, за охотою ли или по каким надобностям, верно сказать о сем не могу. В сие самое время написала она к мужу своему письмо и послала оное с разносчиком армянином, приходившим также для продажи вещей под видом магометанина. В сем письме коротко писала она, что привлеченная силою под иго ложного закона и отлученная от церкви христовой уже 6 лет, стремится теперь воспользоваться удобным случаем, чтоб повергнуться в объятия святой веры; прося его согласиться к побегу с нею и для любви божией решиться на все, презирая всякую опасность, она назначила ему время и место, где ее ожидать. Сложивши с себя все драгоценности и одевшись в простое платье, приготовленное наперед, может быть, собственно для сего намерения или под предлогом подарка какой-нибудь служащей при ней невольницы, вышла она из палат и заперла свои комнаты.

Несчастный муж дожидался уже ее на назначенном месте. Они решились удалиться к нам в Вагаршапат как в безопаснейшее от преследований хана место, из которого, если кто прибегнет под защиту монастыря, никто уже взять не может; даже сам шах и султан турецкий не пожелают исторгнуть покровительствуемого божиим храмом из уважения к оному. Манушак жила у нас в селении с своим мужем не с большим год, точно же сказать времени не могу, а помню только, что за несколько месяцев до отправления меня в Баязит я ее видел и с прочими удивлялся ее красоте. Она по справедливости превосходила ею всех прелестных женщин не токмо у нас, но и в Баязите, где женщины, можно сказать, чрезвычайно приятны и имеют непосредственную белизну, что более относят к воде тамошнего источника, называемого Аг-Булах, что значит белый источник, или ключ. Старшины наши и все те, кои считаются у нас по своему состоянию сильными, во все время бытности у нас Манушак наперерыв старались удостоиться ее благосклонности. Ответ ее всем был одинаковый, что они дать ей того не могут, что она имела и оставила, чтоб сохранить веру и закон христианский, и что она более того могла давать другим, что они ей предлагают. Преступные их домогательства, может быть, наконец были бы ими оставлены, если бы не замешалась в игру зависть молодых наших женщин. Надобно сказать справедливо, что участие их в сем деле было причиною учиненного с нею тиранского поступка. Господа наши старшины, собравшись ночью несколько человек, пришли к дому, где Манушак жила с своим мужем. Выломав двери и не требуя уже ее согласия, удовлетворили своему вожделению насильным образом. Несчастный муж ее для сокрытия стыда своего удалился из селения тайно. Поступок злодеев сделался известным на другой же день. Они не думали скрывать его, находя в нем свою славу, а женщины постарались о том разгласить. Манушак не могла выходить более из дома; мальчишки, столько же наглые, как и отцы их, толпами следовали за нею и поносили бесчестным названием, что принудило несчастную Манушак по прошествии несколько дней удалиться ночью из селения. Хозяин постоялого двора к сим известным уже мне обстоятельствам дополнил, что Манушак пришла в Баязит и жила там около месяца. Между тем хнусский паша по побеге ее разослал повсюду известия, в том числе просил и баязитского пашу, что если Манушак найдется в его владении, то приказал бы убить ее или препроводить к нему. Манушак, сколько ни скрывалась в Баязите, но некоторые узнали ее и донесли нашинскому сыну о красоте ее. Он приказал привести ее пред себя, делал самые лестные предложения и требовал, чтоб она приняла магометанскую веру как самое важное вступление для согласия на любовь христианки с магометанином. Она отвергла все: богатства, любовь и лжепророка, и с мужеством презирала всеми угрозами. Ее отвели в темницу и мучениями хотели исторгнуть желаемое согласие. Между прочим жгли ее раскаленным железом; но она терпела все и решительно отвечала, что ожидает и желает вкусить смерть для Иисуса Христа. Паша и сын его объявили всем подданным магометанам, что Манушак, находясь прежде в вере магометанской, оставила ее и, приняв веру христианскую, отреклась с презрением обратиться к их закону. Они осудили ее на побиение камнями и для сего назначили место за городом. Все магометане, жившие в городе и в ближних селениях, собрались к тому месту; осужденную поставили в яму и всякий бросил на нее свой камень.

В наступившую ночь магометане, жившие в ближайших домах к означенному месту, где Манушак убита, первые увидели восходящий от того места некоторый свет. Любопытство заставило их выдти из домов и приближиться к оному месту, где почувствовали они приятный и доселе не известный им ароматный запах. Будучи приведены сим явлением в изумление, они тот же час о сем чуде дали знать в городе. Собравшиеся все вообще магометане и христиане равным образом поражены были удивлением, смотря на сияние и обоняя ароматы. На другой день армяне, согласясь единодушно, принесли паше некоторую сумму денег за то, чтоб позволил взять тело убиенной, и похоронили оное в подгорной церкви Цыранавор. Справедливость сего последнего приключения с Манушак, пересказанного мне хозяином, я решился непременно исследовать и поутру, пошед на место побиения, нашел действительно в помянутой яме множество камней, кои все казались обагренными кровию. После сего ходил по улицам почти целый день и спрашивал о справедливости ночного явления всякого, кто только мне попадался, особливо же из магометан, на коих беспристрастие в сем случае мог я более положиться. Все единогласно подтвердили истину сего происшествия, а таковое свидетельство без всякого сомнения заставляет меня верить, что Манушак, приняв мученическую кончину за веру христианскую и целомудрие, может быть, точно сделалась угодною пред богом.