1927
Ныне в нашем храме будет особое торжество: по окончании Литургии будет отслужен благодарственный Господу Богу и священномученику Панкратию молебен о прекращении церковного бедствия, каковым является общая исповедь -- ныне состоялось запрещение её православной церковной властью.
Самый страшный враг наш не тот, который себя именует врагом и открыто, как враг, нападает. Враг страшен тот для Церкви, который имеет вид Ангела света.
Общая исповедь -- это одно из могущественнейших средств в руках врага для обмирщения Церкви. Потому так упорно и не хочет уступить его враг, который сделал сие обольщение даже и для достойнейших
Наше обмирщение идёт многими путями, но они все ведут к одному -- к опустошению нашей духовности. Отсюда наша постоянная немощность в исповедании и наших грехов, и нашей веры.
Чтобы нас не постыдился Сын Человеческий, когда придёт во славе Отца Своего, научимся, не стыдясь и перед безбожниками, и перед лжебратией, исповедовать своё православие.
И научимся, не боясь и не прячась за общую исповедь, по-настоящему исповедовать грехи свои перед духовными отцами.
Сегодня, перед тем как началась исповедь, меня вызвали сюда, в храм, потому что некто, пришедший посмотреть храм наш, пожелал пройти в алтарь -- "посмотреть".
И как он был удивлён, и как он был возмущён, когда я сказал, что в алтарь войти ему не позволю! И когда он вопросил меня: "Почему?", я ему сказал о том, что есть канон Церкви, воспрещающий мирянам ходить в алтарь. Он был так озадачен этим, что вдруг сказал мне: "Нет такого канона". И потом в доказательство права прогуливаться по алтарю сказал, что он везде был и его везде пускали.
Вот это общее, ходячее, обывательское отношение к канонам Церкви! Нам надлежит восстановить должное отношение к церковным правилам, тогда у нас не будет ни общей исповеди, ни нарушения постов, ни искажённого богослужения, ни хождения в алтарь, ни многого того, что у нас есть ныне.
Я слышу за окном разговор. Говорят два голоса. Я знаю, что мужской голос принадлежит молодому человеку, служащему в галантерейном магазине, а женский -- старушке, матери его жены.
-- Ты что же, думаешь, -- говорит мужской голос, -- это небо?
-- А что же?
-- Это сгущённый воздух. Вот вас так попы и обманывают. Слышишь гром, ты, небось, думаешь, что Илья-пророк катается?
-- А что же такое?
-- Это электричество. Вот вас попы-то и обманывают.
Старушка огорченно говорит:
-- Мы умрём -- к Господу пойдём, а вы куда?
-- Мы никуда, да и вы никуда, потому что никакой вечной жизни нет, это всё попы выдумали.
Вот этот случайно донёсшийся до меня разговор слышится сейчас по всей Руси. Почти смешно, совершенно ни с чем не сообразно, но этот "сгущённый воздух", о котором где-то вычитал молодой человек, и это "электричество" победоносно разрушают в простых сердцах истины веры.
Я хожу по платформе железной дороги. Праздник, много народу, люди смеются, разодеты, на людях странные наряды. Я смотрю на этих накрашенных, полуголых людей, и мне делается тяжко и душно, как будто бы я вижу тяжёлый-тяжёлый сон. А ждать долго. И тогда я наклоняюсь через перила и начинаю смотреть вниз. А там высокая трава зелёная и цветы освещены солнцем... И я чувствую, как успокаивается моя душа. Там, за перилами, жизнь.
И думалось мне: "Когда монах уходил, чтобы не видеть этой мирской "платформы", в дремучие леса и видел там небо, лес, траву, цветы, разве он не чувствовал истинной жизни и разве не смерть, разодетая в пышный наряд, -- мирская жизнь?"
Свободное копирование
