15. Перед бурей
Мчится время. Наступает девятисотый год. Продаю последний авторский экземпляр книги «Смертная казнь».
С каждым днем свирепее становится нужда. Бедность взбирается на плечи, сутулит меня, а я не в силах скинуть ее и всюду тащу с собой этот невидимый, но тяжелый груз.
Сегодня наш обед состоит из куска черного хлеба и горячего чая.
И это в то время, как у меня в столе лежат две толстые тетради с наклеенными вырезками из периодической печати, где обо мне отзываются как о молодом даровитом писателе!
— Нищий, а не писатель!.. — кричу я. — Разве можно творить, когда только и думаешь о том, где бы достать рубль и как бы обеспечить завтрашний день… Проклятая страна, где среди богатых бездельников умирает писатель, доведенный до последней черты…
— Этим не поможешь, — слышится голос Татьяны Алексеевны. — Сколько ни бегай по комнате, сколько ни кричи, — положения не улучшишь…
Жена стойко выдерживает натиски житейского ненастья. Не слышу ни одного вздоха и ни одного упрека.
Но эти глаза, наполненные суровой скорбью, сильнее всяких жалоб и слез; а губы, сомкнутые немой печалью, доводят до отчаяния, терзают сердце и не дают вернуться давно ушедшим мечтам.
— «Преступник» закончен, — продолжает Татьяна Алексеевна все тем же ровным и тихим голосом. — Не понимаю, почему ты не попробуешь сдать рукопись в какой-либо толстый журнал. Ведь если повесть целый год будет лежать на твоем столе, она от этого лучше не станет.
— Куда итти?.. Какой серьезный журнал напечатает произведение бывшего сотрудника уличной газеты?..
— Как знать? — возражает жена. — Если вещь понравится, то, надо думать, биография автора большой роли не сыграет. Я бы посоветовала снести «Преступника» в новый журнал «Жизнь». Судя по списку сотрудников, журнал будет держаться социал-демократического направления.
Слова жены немного приподнимают меня, и в моем сознании зарождается надежда.
— Ты это серьезно говоришь?
— Мне не до шуток. Не понимаю твоих сомнений. Не менее двадцати раз прочитала я эту вещь. Нахожу ее хорошей по изложению и серьезной по теме.
Подхожу к столу, беру в руки тяжеловесную рукопись, переписанную моей рукой, глазами пробегаю по некоторым страницам, всячески стараюсь побороть нерешительность и, наконец, говорю:
— Хорошо… Сделаю по-твоему… Провалюсь — не моя вина…
С тетрадью в руке ухожу из дома.
На дворе звенит весна. Где-то далеко за нашим домом горит солнце. Оранжевые блики играют на высоких каменных карнизах.
Кричит детвора, и, упоенные любовью, бодро прыгают воробьи.
На моей голове круглая потертая шапчонка из поддельного барашка. Еще хуже выглядит мое пальтишко, до-нельзя изношенное.
Журнал «Жизнь» находится на Знаменской улице в белом трехэтажном доме.
С сильно бьющимся сердцем вхожу в редакцию. Служащий показывает мне дверь редакторского кабинета. Хочу войти, но в этот момент из комнаты показывается человек в очках. Он высок ростом.
Мягкие черты лица украшены небольшой остроконечной бородкой с проседью.
— Вы от кого? — спрашивает меня сам редактор, как я потом узнаю.
— Я от господина Свирского. Велел рукопись сдать… Можно? — спрашиваю я и протягиваю тетрадь.
— Что ж, можно… Скажите господину Свирскому, что рукопись получена мною, Поссе.
Горит лицо, и острые иглы колют череп. Неужели возвращаюсь к прошлому?.. За что?..
Свободное копирование
