Скороботов — человек уже пожилой, с небольшой серой бородкой и густыми черными бровями. Он принимает меня ласково и внимательно.
— Если хотите, я могу написать ряд небольших рассказиков из жизни петербургских трущоб…
— Очень хорошо, — живо соглашается редактор. — Я бы вам посоветовал назвать их «Святки в трущобах». Могу вам даже предложить аванс, — неожиданно добавляет Скроботов, и серые глаза его наполняются теплой влагой.
Все, что происходит дальше, похоже на сон. По записке редактора кассир выдает мне сто пятьдесят рублей.
Мчусь по лестнице, рискуя сломать себе шею. Выбегаю на площадь. Зорко вглядываюсь в лошадей извозчиков.
Выбираю на мой взгляд самого лучшего рысака, подкатываю к магазину, покупаю полбалыка и копченую утку. Зачем копченую — сам не знаю.
Плохо ощущаю действительность. Не могу разобраться в происходящем. Живу в тумане и горю желанием скорее попасть домой. И когда, раскрыв дверь, я вижу скорбную фигуру жены, ее заплаканные глаза и спящего ребенка, — завеса спадает с глаз моих, роняю на пол покупки, опускаюсь на стул и закрываю руками лицо. Из горла моего вырывается вздох, похожий на крик раненой птицы.
На другой день, к великому моему удивлению, в «Новостях» на обычном месте появляется последующий очерк «В царстве нищеты» с «продолжение следует» - в конце.
Татьяна Алексеевна относится к факту более спокойно.
— Тут нет ничего удивительного, — говорит она: — Нотович, вероятно, понял, что имеет дело с человеком не совсем уравновешенным… Вот то, что ты поспешил перебежать в «Петербургский листок», по-моему, гораздо хуже, чем твоя дерзкая выходка с Нотовичем.
— Мое почтение!.. Нашла, что сказать… Разве я имел другой выход?.. Разве не тебя я застал в слезах?..
Происходит супружеская сцена. Мгновенно вскипаю и уже не даю себе отчета в выбрасываемых мною словах. А потом обычный конец — вымаливаю прощение, после чего беседа принимает тихий, покойный характер.
Татьяна Алексеевна объясняет мне, какая существует разница между «Новостями» и «Петербургским листком».
«Листок» — это уличная пресса без идей и запросов, а «Новости» являются единственным органом либеральной печати.
— Ну, знаешь, я не очень верю в либерализм Нотовича, запрещающего сторожу называться Осипом, потому только что Нотович — сам Осип.
— Нотович — не печать, а человек, может быть, и не совсем важный, но на страницах его газеты встречаются имена Василевского-Буквы, Скабичевского, Кривенко, Михнеева, Скрибы и многих других известных журналистов.
В заключение Татьяна Алексеевна советует мне подписываться в «Листке» псевдонимом.
Соглашаюсь с женой, и первый мой рассказ в «Петербургском листке», занявший целый вкладной лист, подписываю «А. Ростовский».
В день моего появления на страницах «Листка» отправляюсь в редакцию «Новостей».
Лесман встречает меня приветливо и весело.
— Вот пришли кстати!.. Маркиз уже второй раз сегодня о вас спрашивает. Сейчас же подите к нему.
Нотович, завидя меня, принимает воинственный и необычайно гордый вид. Он откидывается на спинку кресла и величественным жестом руки указывает мне на стул.
— Вы что это себе думаете, молодой человек?.. Как вам не стыдно?!. Из большой, приличной газеты переходить в грязный кабак… Я никогда не позволю сотрудникам «Новостей» одновременно работать в «Петербургском листке». Я вам имя сделал, а вы…
— Но ведь я подписываюсь «Ростовский», — тиха вставляю я.
— Это еще хуже! — почти кричит Нотович. — Ваш псевдоним — тайна Полишинеля, и кроме того, это есть компромисс, недопустимый в среде уважающих себя литераторов. Вычеркиваю ваше имя из списка моих сотрудников!..
Ухожу придавленный и окончательно растерянный.
А через два дня на тех же страницах «Новостей» появляется «В царстве нищеты» с «продолжение следует» в конце.
Свободное копирование
