Весь город знает, что умер учитель Сыркин. О нем говорят как об очень умном и на редкость добром человеке.
Но никому в голову не приходит, что номерной при семейных банях Мирошникова, человек совсем незаметный, плачет по ночам, вспоминая первого и лучшего друга.
Не могу писать. Робкие мысли не укладываются на бумаге, и моя тайная от всех работа не дает мне той высокой радости, какую я переживал, слушая одобрительные отзывы Льва Борисовича.
Теряю веру в свои силы и задыхаюсь в моей тесной, замкнутой жизни.
Суровый, холодный и равнодушный ко всем людям Иван Захарович, забитая ограниченная Анна Федоровна с ее голубыми немигающими глазами куклы и даже Хасан, ежедневно повторяющий одни и те же рассказы о доблестях черняевской армии, до того мне надоели, до того наскучили, что только и думаю об уходе.
Не хочу быть номерным. Пускай лучше погибну на бродячих тропах, чем сидеть здесь, в этом жалком убежище, обслуживать и видеть голые тела ташкентских купцов и усатых полковников.
С такими приблизительно мыслями выхожу за ворота владения Мирошникова.
Сегодня праздник — Успенье. День нерабочий. Направляюсь к городскому парку, чтобы там на свободе хорошенько обдумать, как мне быть дальше и хорошо ли сделаю, если брошу службу.
Медленно поднимаюсь по нашей мягкой, пыльной улице. Скоро подойду к центру. Уже виден украшенный золотым крестом голубой купол нового собора. Вдруг останавливаюсь. На противоположной стороне улицы стоит молодая, коротко остриженная девушка и старается с помощью палки сбить каштаны с растущего перед крохотным домиком громадного, ветвистого дерева.
Она это делает слабо и неумело. Часто палка не достигает нижних ветвей.
Останавливаюсь и слежу за движениями девушки.
Она очень мила. У меня является желание помочь ей. Перехожу улицу и останавливаюсь в нескольких шагах от дерева, сплошь осыпанного коричневыми плодами.
Брошенная палка вновь возвращается ни с чем. Девушка взглядывает на меня, разводит руками и смеется.
— Позвольте… Я сейчас сшибу, сколько хотите…
— Пожалуйста, — выражает она свое согласие.
Поднимаю с земли довольно тяжелую кривую палку, размахиваюсь и с особенной силой швыряю в дерево. Густым дождем падают с дробным стуком каштаны.
Радостным восклицанием встречает мой успех девушка.
— Как это вам удается? Спасибо большое… Сейчас корзинку….
Она уходит в домик, а я наношу каштану второй удар. Из маленького оконца выглядывает голова старухи в белом накрахмаленном чепчике.
— Мама, посмотри, какое множество каштанов упало… — слышится со двора голос девушки, и вскоре она сама появляется с корзинкой в руках.
Мать называет ее Соней. Хорошо запоминаю удлиненный разрез темно-серых глаз и на редкость густые черные ресницы.
— Позвольте, я соберу, — предлагаю я.
Девушка с веселой улыбкой протягивает мне корзинку. С чисто обезьяньей ловкостью собираю каштаны и через несколько мгновений возвращаю доверху наполненную корзину.
Девушка благодарит и уходит. В окне исчезает белый чепчик.
Вот и все. Но для меня, одинокого человека, этот маленький случай является чрезвычайно интересным событием.
— Соня, Соня… — повторяю я, сидя на скамейке в городском саду.
Мысленно вхожу в крохотный домик, где живет Соня.
По моему мнению, она должна быть умна и образована.
Припоминаю, что в Москве и Петербурге все учащиеся и образованные женщины носят короткие волосы.
На обратном пути, проходя мимо знакомого домика, осененного столетним каштаном, замедляю шаг, остро вглядываюсь в оконце, но никого не вижу.
Свободное копирование
