Из далекого прошлого - 72

"Никольск, 3 августа 1866 года

   ...Второй том "Луча" остановила цензура, и хотя нецензурного в нем ничего не найдено, но он будет предан суду. Ты спросишь -- кто? -- "Луч", и за то, что в нем оказались те же сотрудники, что были в "Русском слове". Вероятно, при этом встретилось то конфузное обстоятельство, что судьи станут в тупик, ибо ни одной статьей русского закона сотрудникам "Русского слова" не запрещено писать, а что не запрещено, то дозволено; как разъяснить недоразумение суда Главного управления по делам печати, решить не берусь; но боюсь какого-нибудь административного софизма. Ведь Благосветлову запретили же писать, иметь книжный магазин и типографию. Могут повторить опять историю Кулиша. А впрочем, "не будем опережать событий", как выражался не знаю кто. Подождем, посмотрим и увидим.

   Хлопочи о том, чтобы нам не быть в Вологодской губернии. Если уж никак нельзя иначе, то бей на Вологду. Если и этого нельзя, то Грязовец. Последний зависит от губернатора. Не забудь, что для полного успеха у губернатора нужно переговорить предварительно с правителем его канцелярии -- Павел Васильевич Тишин. Дело уладится. Будет нужно -- укажу еще людей из вологжан, которые помогут тебе в хлопотах.

   До свиданья, мой дорогой друг. Уж как мне хочется тебя увидеть! Вот будет весело. Холера в Петербурге ослабевает; но все-таки запасись средствами.

   Целую тебя крепко".

"Никольск, 10 августа 1866 года

   Друг Людя. Благосветлов пишет мне: "Да, вы уже были бы в нем (то есть в Петербурге), если бы всем нам не напакостило несчастное 4 апреля, fi положительно знаю, что мы жили бы под одним градусом и работали бы, может быть, на одной улице". Конечно, Благосветлову незачем бы писать положительно, если бы это была неправда. Известие это укрепляет меня еще более в надежде на успех твоих хлопот. Кончился бы только поскорее суд над Каракозовым. Вероятие будет еще сильнее.

   Ты сама, с самого же начала, будешь иметь возможность определить степень благоприятности настроения петербургских официальных умов. И чем больше благоприятности, тем ближе забирай к Петербургу. При maximum'e благоприятности хлопочи о дозволении жить в Подолье или, вернее,-- в Шальдихе. При minimum'e -- Самара. О Вологде проси только при отсутствии всякой благоприятности. Вообще проси больше и упирай на то, что ты и я больные люди. Пусть посмотрят в моем деле; там есть несколько медицинских свидетельств, правдивость которых стоит вне всякого сомнения. Вологодская губерния то же, что тундра. Если меня ссылали, то, конечно, только для того, чтобы сделать безвредным, а не на преждевременную смерть. Я писал Долгорукову, что если бы закон требовал моей смерти, то суд приговорил бы меня не к ссылке, а к смертной казни. Неужели это для них не будет понятно?

   За личное оскорбление я вызываю тебя на дуэль. Ты мне пишешь, что я опять ною и скриплю. Так как я скрипеть перестал уже давно и главнейше с тех пор, когда ты написала, что возвращаешься в Россию, то в твоих словах я вижу единственно злой умысел нанести мне обиду. Но как, с другой стороны, дуэль, во всяком, случае, средство опасное и запрещенное, то я предлагаю тебе мир. Поцелуемся..."