Autoren

1427
 

Aufzeichnungen

194062
Registrierung Passwort vergessen?
Memuarist » Members » Lyudmila_Shelgunova » Из далекого прошлого - 9

Из далекого прошлого - 9

01.06.1844
Подол, Ленинградская, Россия

   У Масальских, кроме своей семьи, жили еще две воспитанницы, значительно старше нас, девочек. Старшая воспитанница, бывало, сидит в зале на стуле и вдруг начинает приятно улыбаться, затем встает, поднимает руку, томно склоняет голову и несется по зале в вихре вальса с воображаемым кавалером. Она производила много странных движений; так например, раз она отворила дверь в гостиную и, остановившись в смущении, отвесила низкий реверанс. В гостиной, между прочим, никого не было, в чем я тотчас же убедилась, войдя туда.

   Когда мне минуло двенадцать лет, у меня сделалась скарлатина, после которой я так плохо поправлялась, что на время была взята из пансиона и отправлена на Карповку, чтобы учиться с детьми Масальских.

   В то время говорили очень много о магнетизме и о магнетизере Пашкове, который производил чудеса. Одна из дочерей Масальского заболела удивительной болезнью. После судорожного припадка она впадала в беспамятство и затем вскакивала и начинала бесноваться. Мы, другие девочки,-- у Масальских была масса родных -- присутствовали тут же и прыгали и скакали вместе с нею, совершенно забывая, что с ее стороны это делалось совсем неестественно. Зала при этом бывала ярко освещена, и я зачастую с нетерпением ждала, скоро ли начнется припадок и мы начнем танцевать? Такая странная болезнь, конечно, называлась нервною болезнью, и потому ее вздумали лечить тоже странным способом. Кто-то отправился к Пашкову с вещью больной, прося его спросить у кого-нибудь из магнетизируемых им особ: каким средством надо лечить эту болезнь? Полученный ответ не удовлетворил никого. Пашков прислал сказать, чтобы убили голубя и дали принять больной две капли его крови. Он и сам приезжал магнетизировать, но с девочкой тотчас же начинался припадок.

 

  Когда отец мой вернулся в Петербург из Перми, Масальский заложил ему имение жены в Шлиссельбургском уезде, о чем я уже говорила выше, и мы вместо дачи поехали в свою будущую деревню. Мы поехали туда в первый раз в 1844 году, и переезд этот далеко не походил на переезд нынешнего времени. В Петербурге мы наняли лодку, под навесом которой нам устроили место для спанья. Лодка наполовину была набита каким-то товаром, и между этим-то товаром поставили наши вещи и устроили нечто вроде дивана и стола в той стороне, которая выходила к кормовой каюте, отданной тоже в наше распоряжение. На воздухе сидеть мы могли только между навесом и кормовой каютой. Таким образом, мы поместились в эту лодку под Невским, куда приехали в объемистой четырехместной карете, набитой нами и подушками. Из-под Невского мы на веслах переправились на охтенскую часть Невы и там, высадив лошадь, стоявшую у нас на носу, двинулись бечевой. Верст через двадцать лодка остановилась, для отдыха лошади, и шестьдесят верст до Шлиссельбурга мы ехали почти двое суток, так как ночью, конечно, лодка не шла. У устья Невы лошадь снова ставилась на нос, мы пошли на веслах и через шлюзы вошли в Ладожский канал. Сто верст мы сделали в трое суток. В то время не находили это ужасным. На берег мы вышли в полночь, и, пока посылали в деревню за подводами, солнце уже высоко поднялось, и в жаркий полдень мы на телеге въехали в лес по узкой лесной дороге.

   Теперь, глядя на наши жиденькие лесочки, остается только вспоминать то утро, когда мы ехали между громаднейшими соснами, распространявшими кругом смолистый запах и жужжание мух и пчел. Маленькая деревня с довольно хорошими избами, крытыми соломой, представляла нечто вроде покинутого селенья. На единственной улице не было ни одной живой души.

   Обитатели деревни Подол никогда отроду не видывали господ и со страху все попрятались. До,м или, как тогда говорили, барские хоромы хотя и были выстроены, но в них никто не живал. Через час в людскую стали набираться бабы, в самых ярких костюмах, с платками на голове, подвязанными под подбородком и с острым уголком наверху, сложенным вроде носика бумажного петушка. Когда мать вышла в людскую, к ней первая подошла жена старосты и с поклоном подала чашку с голубым узором, в которой лежало приглаженное масло и кругом яйца. Все остальные бабы поднесли точно так же масло, сметану, творог, яйца, и всех их потом одаривали.

   Я с первых же дней очень подружилась с старым ополченцем двенадцатого года, который был ранен под Данцигом, и постоянно ужинала у него в избе с ним и с его старухой.

   С этого лета мы постоянно ездили в эту деревню, впоследствии доставшуюся отцу, месяца на три, на четыре, а зимою продолжали жить на Васильевском острове.

   Четырнадцатилетней девочкой я перешла в старший класс и воображала себя большой. Не понимаю, каким образом я могла переходить из класса в класс, да еще вдобавок считаться хорошей ученицей? Мне думается, что я тогда ровно ничего не знала, хотя и перешла в старший класс. Раз как-то в субботу вечером, вернувшись откуда-то с братом домой, мать встретила нас такой фразой:

   -- А у нас Коля Шелгунов.

   Надо сказать, что когда Шелгунов вышел в офицеры, то я бояться его перестала, и, напротив того, мы с братьями всегда ликовали, когда Николай Васильевич приходил к нам. С отъездом бабушки, уехавшей в Лугу, к дочери Анне Егоровне, он бывал у нас очень редко, но посещения его отличались разными фокусами, шалостями и шумными забавами. Услыхав, что Николай Васильевич у нас, мы опрометью бросились в зал, и я вдруг остановилась в смущении. Я была уже в длинном платье, и Николай Васильевич, вместо шумных объятий и поцелуев, только сказал:

   -- Да, Людинька совсем большая!

   С этого дня Шелгунов стал к нам ходить, сначала каждую неделю, а потом уж и каждый день. Я вышла из пансиона и серьезно занималась музыкой.

   Я встретила в своем старшем брате, студенте Санкт-петербургского университета, протест против моих упражнений. К нему ходил ежедневно его товарищ Григорий Петрович Данилевский, чтобы вместе с ним заниматься. Я, в это же время, садилась играть и была уверена, что через час в дверях залы появится Григорий Петрович и начнет со мною говорить. Брат выходил из себя и заявил свою претензию отцу. Отец принял сторону брата, и мне позволялось играть только по прошествии трех часов занятий молодых людей. И занятия и беседы мои с Данилевским прекратились довольно странно. Он вдруг перестал ходить, и брат, думая, что он захворал, пошел к нему справиться. Данилевский оказался арестованным и посаженным в крепость. Все, знавшие Данилевского, недоумевали, потому что никогда никто никакого вольнодумства в нем не замечал. Спустя несколько месяцев дело объяснилось. Он был арестован по ошибке вместо другого Данилевского, потом сосланного.

   К Масальским мы продолжали ездить, на этот раз уже с Шелгуновым. Мать моя сотрудничала в "Сыне отечества", и первая статья Николая Васильевича была помещена там же. Шелгунов очень любил философские разговоры и говорил так запутанно, что подруги мои нередко просили меня затеять какой-нибудь спор, чтобы им послушать.

   Мать не вмешивалась в наши разговоры, как не вмешивалась и в те книги, которые я читала по указанию Николая Васильевича. Она была твердо уверена, что я выйду за него замуж, и говорила:

   -- Он воспитывает себе жену, и мне мешаться не для чего.

   Я же страшно желала сделаться умной, и когда мне Николай Васильевич принес философию Надеждина, то я принимала эту книгу как какую-нибудь микстуру. Читала и ничего не понимала, и опять перечитывала, заставляя мысль вернуться к непонятным мне местам. Когда я видела в конце концов, что не понимаю, я успокоивала себя надеждой, что такая гимнастика ума все-таки должна принести мне пользу.

14.05.2021 в 11:46


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Rechtliche Information
Bedingungen für die Verbreitung von Reklame