Дневник самоходчика - 16

10 января

Наши войска перешли в решительное наступление, не давая фашистам передышки ни днем ни ночью. Только за двое суток непрерывных боев войска Донского, Юго-Западного, Сталинградского фронтов полностью разгромили две пехотные и одну моторизованную дивизии противника, ликвидировали так называемый мариновский выступ и вышли на реку Россошка.

* * *

Как-то в лютую стужу нашу роту назначили в наряд по училищу. На сей раз я попал в караул, и нам с Перфильевым достался 13-й (дополнительный) пост. Он выставлялся возле громадного штабеля дров после окончания рабочего дня и снимался с приходом заведующего топливным складом.

Мест в караульном помещении для нас не было, и смена часовых на нашем посту производилась без разводящего. Отдыхали мы в своем расположении. Поднимал караульных на пост дневальный по роте. Овчинных тулупов и валенок на дополнительные посты не полагалось.

Заступая на пост в первую смену, с 18 часов, принимаю под охрану одну опломбированную дверь каптерки, в которой днем работает завскладом, и высоченный длинный штабель неразделанных дров. Мороз вначале показался мне вполне терпимым, но стоять на месте все же не давал. Бодро прохаживаюсь вокруг штабеля, протаптывая тропку поудобнее, и, согласно уставу караульной службы, изучаю обстановку. С той стороны, что обращена к соседнему складскому помещению, мой штабель освещается электрической лампой, висящей под жестяным колпаком на столбе. Из-за угла склада периодически возникает на минуту неуклюжая фигура часового в необъятной долгополой шубе с высоким, торчмя стоящим воротом. Винтовка в руках курсанта кажется безобидной детской игрушкой — до того она мала и тонка в сравнении с тулупом. За этот участок можно не опасаться. Другой край вверенного мне объекта прячется в тени, а за ним, метрах в двадцати, тянется высокий забор, отделяющий территорию училища от внешнего мира. Дыр здесь в ограде нет, в отличие от участка между третьим батальоном и клубом, где в иные торжественные дни, связанные обычно с приездом вышестоящего начальства, выставляются часовые и даже однажды был подстрелен разгильдяй, упорно желавший удалиться в самоволку.

Хожу с теневой стороны, веду наблюдение за подступами к штабелю. Часов у меня нет. Не представляю даже, скоро ли явится смена. Мороз пробирает все сильней — поэтому прибавляю шагу, однообразно кружа по глубокой, утоптанной стежке. На очередном витке замечаю возле каменного угла соседнего склада фигуру в тулупе, но это уже другой часовой! Он гораздо ниже ростом: тулуп у него волочится по снегу, словно мантия. Значит, минимум два часа прошло, если он только что заступил… Что же Перфильев? И ужин он должен на меня получить… Хотел было спросить часового, давно ли тот стоит, но не посмел нарушить устав. Лампочка на верху столба окружена искрящимся ореолом, напоминающим нимб вокруг лысины святителя, — от мороза. Начинаю передвигаться трусцой, так как ноги совсем остыли, но и это не помогает. Перехожу на тяжелую рысь с притопом, временами припуская во всю мочь. Сдаваться, то есть вызывать разводящего выстрелом, не хочется. И вот «галопирую» уже третью смену подряд. Ногам вроде бы ничего, но от стылого металла винтовки дико коченеют пальцы. Взял ее в обнимку, рукав в рукав протиснул — неудобно бегать стало. Попробовал взять на ремень — лучше, только менять плечо приходится часто, чтобы отогревать поочередно то левую, то правую руку.

Все-таки нарушил устав, когда увидел на фоне белой освещенной стены знакомую рослую фигуру часового из первой смены. Уже более шести часов тщетно пытаюсь согреть своим телом окружающую атмосферу… Не выдерживаю и застуженным, сиплым голосом в отчаянии окликаю широкую спину. Часовой с грациозной быстротой разворачивается в мою сторону, и я обрадованно узнаю на свету лицо Круглова. Он молча вопросительно смотрит на меня. Делаю два шага по «своей территории» ему навстречу и, медленно ворочая непослушным, каким-то чужим языком, прошу доложить карначу или разводящему, что смены на тринадцатом посту еще не было.

— Я недавно заступил. Вызови выстрелом. — Круглов сочувственно разглядывает мою скрюченную фигуру.

— Караул подведу.

— Это верно. Тогда терпи. Скажу.

Он неторопливо повернул за угол, а мне ничего другого не оставалось, как продолжать свой марафонский пробег. Мое «тяжеловесное» скаканье с каждым часом становилось все медленнее, и когда я совсем уже изнемог, но, подчиняясь закону инерции, продолжал, пошатываясь, тащиться по проклятому заколдованному кругу, упрямо твердя про себя: врешь, все равно выстою, а если и свалюсь — выстрел дам, — погасли вдруг лампочки на столбах и в студеном седоватом сумраке возник подбегающий ко мне с винтовкой за плечом Перфильев. Сквозь заиндевевшие ресницы мне смутно видно его смущенное лицо, еще румяное со сна.

— Ну ты что? — засуетился он возле меня, тормоша и виновато заглядывая в глаза. — Как же это ты, а?

Было около половины седьмого, и стоять на посту моему напарнику не пришлось, так как завскладом уже возился с непослушным замком своей «лавочки» и отпустил нас.

Промерз я так основательно, что даже не в силах был ругаться. А виноват в случившемся оказался дневальный по роте, который забыл поднять Перфильева на пост или не предупредил об этом своего сменщика. Какое все-таки невезение: опять «позабыт, позаброшен».

Вечером, когда наши вернулись из караула, я, успев уже отогреться на нарах, с упреком спросил Круглова, почему же меня так и не сменили до утра. Круглов с удивлением взглянул на меня и обиженно сказал:

— Поинтересуйся лучше у своего помкомвзвода. Он был разводящим, и я ему говорил про непорядок на вашем тринадцатом.

Мне сразу все стало ясно, и я извинился перед товарищем.

Зато сколько-то дней спустя я вознагражден был за рекордный двенадцатичасовой бег в ту злополучную ночь: на целых трое суток — подумать только! — вышел из-под придирчивой власти Иванова. Из-за чирея невероятной величины, который вскочил на таком неудобном месте, что не позволял ни сидеть, ни ходить, так что до санчасти приходилось добираться, применяя третью точку опоры.