Записки балерины - 9

Мне пришлось участвовать в одной из таких баллад вместе с балериной М. С. Петипа.[1] Баллада эта называлась "Эвтерпа и Терпсихора" и исполнялась певицей Михайловской[2] и Петипа. Впоследствии, в качестве старшей воспитанницы, мне пришлось в школьном театре танцовать в этой балладе Терпсихору. Перед репетициями баллады принц Ольденбургский заставил всех участвовавших выучить наизусть ее содержание, чтобы все его знали на зубок, причем сам экзаменовал участвующих. Не помню, кто пел Эвтерпу, кажется, та же Михайловская, но отрывки текста припоминаю:

 Я лиру, лиру посвящаю

 Двум сестрам гениям

 И благосклонно к вам взываю,

 Благим явлениям.

 Таинственные лица,

 О, где ваш край родной?

 Щедра у нас десница,

 Вам дар -- венец живой.

 "Приди, приди сестрица,--

 Эвтерпа говорит: --

 Моя звучит цевница,

 Пусть дар твой нас пленит".

 И Терпсихора живо,

 С улыбкой на лице,

 Летит, парит игриво

 Через цветы к сестре.

 На этом месте баллады я выбегала на сцену, имея на руке в виде обручей несколько венков. Эти венки я бросала на пол и, танцуя, должна была ногой попадать в середину венка, чем и достигалось, по замыслу автора, порхание "через цветы".

 Проворна, как газели

 Бегут на вышине,

 Как плещутся форели

 В прозрачном ручейке.

 Как все легки движенья,

 Ведь птичкою летит,

 И ног прикосновенье

 Земли не тяготит...

 Другая баллада называлась "Поэзия и музыка". Она была сочинена для школьного театра, и, кроме меня, роль Поэзии в ней не танцовал никто. Вот отрывки из этой баллады.

 Труба на бой кровавый

 Сзывает витязей,

 Манит под сень дубравы

 Весной нас соловей.

 Героев описание

 Поэзья свято чтит,

 И древних стран предание

 В элегии грустит...

 Эклога -- ей отрада,

 Цветущий свежий луг,

 Лесов, ключей прохлада,

 Невинных плясок круг.

 Певцу вы крылья дайте --

 Блажен его полет,

 Мольбе его внимайте,

 С ним дивный лик поет...

 Со вторым и последним из цитированных куплетов в у меня связаны следующие комические воспоминания.

 Изображая Поэзию, я, по смыслу баллады, должна была "в элегии грустить". Руководивший репетициями Ольденбургский упорно настаивал, чтобы я выражала грусть самым низким наклоном головы. Я же имела на голове шлем, надетый на распущенные волосы и, следовательно, ничем не прикрепленный. На спектакле я, насколько могла, наклонила голову, но принц не удовлетворился.

 -- Больше, больше грустите. Ниже, ниже опускайте голову! -- кричал он из-за кулис.

 Я опустила голову на грудь, и мой шлем, не удерживаемый ничем, скатился на пол при громком хохоте всего зрительного зала.

 Группа участвовавших в изображении последнего куплета баллады, по желанию принца, должна была быть сфотографирована. Я, Поэзия, внимала "мольбе певца" и, как принято на сцене, выражала это обращенным к небу взором с протянутыми вперед распростертыми руками. Ольденбургский решил сам придать моим рукам должное, по его мнению, положение и, находя их недостаточно "внимающими", вывернул их наружу, и в этом положении я и осталась увековеченной на снимке.