Филипп де Коммин. Мемуары - 87

Глава VI

В то время, а это был март 1479 года, между королем и герцогом было заключено перемирие, но король хотел мира, особенно в тех землях, о которых я говорил, и чтобы мир был заключен полностью к его выгоде, как я сказал. Он уже начал стареть и прибаливать; когда он находился в Форже, возле Шкнона, во время обеда с ним случился удар и он потерял речь. Его подняли из-за стола и подвели к огню; окна были закрыты, и хотя он порывался подойти к ним, его кое-кто удержал от этого, думая сделать как лучше. Эта болезнь случилась с ним в марте 1480 года[1]. Он полностью потерял речь и совсем лишился рассудка и памяти.

В тот момент Вы и приехали к нему в качестве врача, монсеньор архиепископ Вьеннский. Ему сразу же поставили клистир, и Вы велели открыть окна и дать воздуха; к нему тут же стали понемногу возвращаться речь и рассудок, и позже он сел на коня и вернулся в Фврж, ибо эта беда настигла его в четверти лье от него в небольшом приходе, куда он приехал на мессу.

Короля стали лечить; он объяснялся знаками, когда хотел что-либо сказать. Между прочим, он потребовал себе официала из Тура, чтобы исповедаться, и знаками дал понять, чтобы вызвали меня, поскольку я отправился в Аржантон, примерно в десяти лье оттуда. Когда я приехал, то застал его за столом, и с ним был мэтр Адам Фюме, который некогда был врачом короля Карла, а теперь докладчик[2]. Был там также и другой врач по имени мэтр Клод[3]. Король плохо понимал то, что ему говорили, но боли он совсем не чувствовал. Он показал мне знаком, чтобы я лег спать в его комнате, ибо слов почти не произносил. И я прислуживал ему на протяжении 15 дней за столом и ухаживал за ним, как камердинер, что считал своим долгом и большой честью для себя.

Через два или три дня речь и рассудок стали к нему возвращаться, и ему казалось, что никто его лучше меня не понимает, поэтому он хотел, чтобы я все время состоял при нем. Он исповедался этому официалу в моем присутствии, поскольку иначе они не понимали друг друга. Ему немногое нужно было сказать, ибо он исповедался за несколько дней до этого. Ведь французские короли, перед тем как прикасаться к золотушным, исповедуются, и наш король ни одной недели не пренебрегал этим [4].

Когда ему стало немного лучше, он начал справляться, кто это силой удержал его и не дал подойти к окну. Ему сказали. И тогда он немедленно выгнал их из своего дома. Некоторых он лишил службы и велел не показываться ему на глаза; других, как монсеньора де Сегре и Жильбера де Грассе сеньора де Шанперу, он не лишил должностей, а лишь отослал прочь.

Многие были напуганы этой его фантазией и оправдывались, говоря, что они хотели сделать как лучше, и говорили правду. Но воображение у государей особое, чего не понимают те, кто берет-» ся об этом судить. Наш король ничего так сильно не боялся, как лишиться беспрекословного повиновения, стараясь, чтобы ему подчинялись без исключения во всем. Ведь король Карл, его отец, когда у него началась та болезнь, от которой он умер, вообразил, что его хотят отравить по наущению сына, и зашел в своем страхе так далеко, что вообще перестал принимать пищу; и тогда было решено по совету врачей и его наиболее влиятельных и близких слуг кормить его силой. Так и было сделано по указанию и распоряжению служивших ему людей, и ему стали вводить через рот отвар, а немного спустя после этого насилия король Карл умер. И король Людовик, который всегда был против такого образа действий, удивительно близко принял к сердцу то, что и к нему тоже применили силу; правда, он не столько сердился, сколько делал вид, и основанием для этого был страх, что его возьмут под опеку и без него будут решать все дела и вопросы под предлогом, что его рассудок не в порядке.

Когда он таким образом напугал всех тех, о ком я сказал, он осведомился о решениях совета и о депешах, которые были отправлены за последние 10 или 15 дней. А этими делами занимались епископ Альбийский[5], его брат – губернатор Бургундии [6] маршал де Жье и сеньор дю Люд; все они находились при короле, когда с ним случилась беда, и разместились под его покоями в двух маленьких комнатушках. Он пожелал также просмотреть полученные письма, которые приходили каждый час. Ему показали наиболее важные из них, и я их ему прочитал. Он сделал вид, что понял, взяв их в руки и, притворившись читающим, хотя ничего не разумел, сказал несколько слов или объяснил знаками, что он хотел бы предпринять.

Мы немногое могли сделать, ожидая конца его болезни, ибо он был хозяином, с которым следовало вести себя честно. Болезнь длилась около 15 дней, и затем его рассудок и речь пришли в прежнее состояние, но он был еще слаб и боялся возвращения этой напасти, он, естественно, не желал доверяться советам врачей.

Как только он стал себя хорошо чувствовать, он освободил кардинала Балю [7], которого 14 лет продержал в тюрьме, хотя за того много раз просили и апостолический престол, и другие; и в конце концов королю был отпущен этот грех, и наш святой отец, папа, прислал ему по его просьбе бреве. Когда с королем случилась эта болезнь, присутствовавшие при нем сочли его умирающим и сделали несколько распоряжений, чтобы сократить чрезмерную и тяжкую талью, которую он накануне ввел по совету монсеньора де Корда, своего наместника в Пикардии, для содержания 20 тысяч постоянно оплачиваемых пехотинцев[8] и двух с половиной тысяч пионеров (эти люди назывались также лагерными людьми), и им он придал 1500 кавалеристов, набранных по приказу, которые должны были в случае необходимости спешиваться. Кроме того, он заказал большое число повозок для прикрытия лагеря, палаток и шатров, позаимствовав это у армии герцога Бургундского, и обходился такой лагерь в полтора миллиона франков в год. Когда все было готово, король направился посмотреть, как его разбивают возле Пон-де-л’Арша в Нормандии, на прекрасной равнине; там были и шесть тысяч швейцарцев, о которых я говорил. Взглянув на это всего лишь раз, он вернулся в Тур, где болезнь его возобновилась. Он вновь потерял речь, и в течение двух часов его считали умершим; случилось это на галерее в присутствии нескольких человек, и его положили на соломенный тюфяк.

Монсеньор де Бушаж и я препоручили его монсеньору святому Клоду, и все остальные, присутствовавшие там, сделали то же самое. К нему сразу же вернулась речь, а через час он, совсем ослабев, стал бродить по дому. Заболел он во второй раз в 1481 году, но, как и прежде, продолжал разъезжать по стране. Он побывал у меня в Аржантоне, где провел целый месяц, будучи сильно больным; оттуда отправился в Туар, где также был болен, и совершил поездку в Сен-Клод, ибо был препоручен святому Клоду, как Вы слышали.

Выехав из Туара, он отправил меня в Савойю против сеньоров де ла Шамбра, де Мьолана и де Бресса [9], хотя прежде он оказывал им тайно помощь, пока они не схватили в Дофине сеньора д’Иллена[10], которому поручил охрану герцога Филиберта, своего племянника [11]. Вслед за мной он послал кавалерию, которую я повел в Макон против монсеньора де Бресса. Однако мы с ним тайно пришли к согласию, и он схватил сеньора де ла Шамбра, когда тот спал в комнате с герцогом, в Турине, что в Пьемонте, и затем дал мне об этом знать. Я сразу же отвел свою кавалерию, и он с герцогом Савойским прибыл в Гренобль, где монсеньор маршал Бургундский [12], маркиз де Ротлен и я встретили их. Король потребовал, чтобы я приехал к нему в Боже, в Божеле, и я был поражен, увидев его таким истощенным и худым, и недоумевая, как он может ездить по стране; но его крепкое сердце не сдавалось.

В Боже он получил письмо с сообщением о том, что герцогиня Австрийская умерла, упав с лошади. Конь, на котором она ездила, был горяч и сбросил ее на большое бревно. Некоторые говорят, правда, что она упала в приступе лихорадки. Но как бы там ни было, немного дней спустя после падения она умерла, и это было великое горе для ее подданных и друзей, ибо после ее смерти они больше не знали мира: ведь народ Гента ее почитал гораздо больше, чем мужа, поскольку она была владелицей страны. И случилось это в 1482 году.

Когда король пересказывал мне эти новости, он ликовал. У нее осталось двое детей под опекой гентцев,[13] а гентцы, как он знал, были склонны к раздорам и мятежам против Бургундского дома, так что королю казалось, что его час настал, тем более что герцог Австрийский был юн, а его отец-император держался в стороне и к тому же был крайне скуп и занят своими войнами.

С этого часа король начал оказывать давление на правителей Гента с помощью монсеньора де Корда и договариваться о браке своего сына, монсеньора дофина, с дочерью герцога, Маргаритой, которая ныне является нашей королевой; чаще всего он обращался к одному пансионарию города по имени Гийом Рен[14], человеку мудрому, но злокозненному, а также к другому по имени Копеноль [15], служащему при эшевенах, который был башмачником и пользовался большим доверием горожан, ибо столь необузданный народ только такого пошиба людям и вручает власть.