Дневник театрального деятеля - 83

[1] Привожу краткие записи выступлений на симпозиуме из записных книжек Тарасова.

О. Крейча:  «1. Нам важно, чтобы произошел разговор откровенный, чтобы были выявлены все недостатки. 2. Мы не должны забывать, что наиболее сильный диалог — это наша работа, то есть надо говорить о том, что делаешь. 3. Нам кажется, что мы должны разговаривать как специалисты и выяснять все неясные вопросы. 4. За фамилиями участников симпозиума стоит богатый опыт, и они должны отвечать на тему „Драматург, актер, режиссер“. Правда, наша внутренняя дискуссия на эту тему неделю назад не увенчалась успехом. 5. Искусство — особый вид общественной активности, искусство может быть и самим собой, выражать свою собственную сущность. Этот диалог — очная ставка между нашим и советским театром. В нашем театре живет инициатива Станиславского, живы приемы Мейерхольда и Таирова. Я думаю, что наши нынешние разговоры должны касаться сегодняшней практики. Плодотворные взаимоотношения между нами должны учитывать не только общие факторы, но и индивидуальности. Дело в самих художниках, сама культура должна формироваться в себе без внетеатральных вмешательств. Фактическая творческая деятельность больше всяких симпозиумов, ее нельзя организовать, художественное действо нельзя подавить. Художническая деятельность весьма субтильна, она не может быть не самостоятельна».

Сухаржипа  — о драматическом театре Чехии и Моравии. «В прошлом году удивила цифра постановок советских и русских классических пьес: „Ревизор“, „Враги“, „На дне“, три пьесы Булгакова. Повышается интерес к классике, и снижается интерес к советским пьесам. Мы хотим давать те произведения, которые вызывают интерес, — „Блоха“ Замятина, Булгаков, Эрдман. Они не ставились в СССР. Не всегда постановка этих пьес увенчивается успехом, например „Мандат“. Можно сказать, что пьесы, волнующие Москву, мало интересуют нашего зрителя. Вот „Традиционный сбор“ Розова, идущий в ряде театров у вас, а у нас не переведена. Розов не переходит ту грань, где кончается официальная оценка и начинается искусство. Сатирическое острие нашего зрительного зала требует другой драматургии, поэтому мы взяли пьесу Арканова. У нас идут и „эротические“ пьесы (как кажется советским товарищам) — это любовные пьесы, не бульварные, среди них и „104 страницы про любовь“. В советских пьесах мало того, что привлекло бы наши театры, в них мало художественно-убедительного качества». Дальше говорит о переводах, о «Трех сестрах» О. Крейчи, в которых показан распад семьи, о том, что Чехов — отец драмы абсурда.

Топорков  — высказывает свои впечатления от спектаклей, просмотренных за время пребывания, и, в частности, о «Трех сестрах» О. Крейчи.

Ефремов  — спорит с Сухаржипой о Розове и его концепции об отметках, что Розов не привлечет зрителя своими отметками. Говорит: «Мне грустно ходить в СССР в театры, мы утрачиваем искусство актера. Надо развивать систему Станиславского».

Урбанова  — о спектаклях Горького. «Он всегда вызывал широкий интерес и будет вызывать интерес. „Враги“, „На дне“, „Последние“ — пьесы говорят о конфликте общества и человека. Горький вечен и будет нужен всегда».

Головашенко  — не соглашается с некоторыми моментами трактовки «Трех сестер» О. Крейчи. Говорит о реализме и его безграничности, что реализм имеет границы, но их не видно.

Царев  — говорит об актере, о том, что он находится в центре любого режиссера.

Мартинек:  «Надо говорить о ранних годах развития театра как о золотом веке. Не издаются книги о Таирове, Мейерхольде, Евреинове, Комиссаржевском, Радлове, Сахновском и др. Многое же из того, что было издано, переиначено, причесано, приглажено. Этот культурный нигилизм ослабляет советскую режиссуру. Мы изобретаем порох. Мне кажется, вся сфера театральной режиссуры не добилась того, что содержится в материалах Мейерхольда, которые держатся за семью замками».