Autoren

1427
 

Aufzeichnungen

194041
Registrierung Passwort vergessen?
Memuarist » Members » Makarova » 1921, 1922, 1923, 1924 годы

1921, 1922, 1923, 1924 годы

01.01.1921 – 31.12.1924
Чухлома, Костромская, Россия

Ни кулаков, ни середняков не стало. Остались все бедняки. Все сарафаны за эти годы перешили и износили. Когда наряжались, девочки в беседе были плохо одеты. На барахолке меняли на хлеб платья и одежду. Кому надо хлеба, а кому наряда. Деньги были ни к чему, всё было на хлеб. Помню, мне купили ситцу два метра на кофту, отдали пуд овса, и железную гребенку за десять фунтов хлеба. Гребенок костяных не было, а делали железные. Такая белая жесть, как самолеты легкая. На хлеб шли кадки, ведра, горшки. Всё на хлеб, а не на деньги.

В 1922 году бабушка проводила внука опять в Питер. Стало в Питере налаживаться. Стала работа, а то всё была безработица. Он уехал и не приезжал домой долго, до 1929 года. Я так и работала. Ну питались мы сытно. Бывало, пашу, а мне бабушка несет перехватку. Напечет кока лепешек, все в масле плавают. И яичек наварит. Можно было жить.

Стали приходить с фронта мужики, кто жив остался. А большинство погибли на фронте. В двух деревнях ни один не вернулся с фронта, все остались вдовые. Ну а у нас в деревне пришли четыре мужика. Ну двое скоро умерли, а два долго жили. Война кончилась, больше скот не обирали. Только денежный налог платили. Стали опять заводить скот. У нас опять стало две коровы и овец можно было пускать сколь хочешь только бы прокормить.

А моя бабушка была очень хорошая работница, старательная и всегда любила делать хорошо. И меня к тому же приучала. Стала жизнь лучше. Стал появляться в магазинах ситец, сахар, мыло, спички, соль, керосин, деготь. Пошла вольная торговля. Скота стали пускать больше. У нас опять стало две коровы, нетель, лошадь, жере­бёнок, овец много, кур. И опять зажили хорошо, а уже стала взрослая и работать приучена. Все только дивились, как я косила и пахала. Не поддавалась никому в прокосах. Встану, никто из прокоса не выставит.

Я стала наряжаться в беседу. Купили мне два платья сатиновых, а обувь, не помню, была или нет в магазинах. Ну мне сшили из кожаных сапог, из голенищев, ботинки. Я в них и замуж вышла. А до этих ботинок я одевала бабушкины башмаки с резинками по бокам. Да сарафан одену под самые пазухи. А на талии поясом подпояшусь. Кофту одену, да и в беседу. Охота было потанцевать. Танцевала я очень легко. Ну, я на тётушку обижена. У нее наряда было много и хорошего. Ну ничего не давала, а только бабушкины сарафаны старушечьи. А у Коки была такая кофта, летняя красивая, изо всего прихода. Придет, бывало, в церковь, встанет впереди, да и молится. А я в бабушкиной. А кто на её смотрел? Никто, раз калекая. Конечно, сирота, есть сирота. У кого матери, так те старались свою дочь нарядить как бы получше. Я раз спросила Коку: «Отдай мне платье шерстяное». Нюша Богачева  перешивала платья тоже шерстяные и цвет бардовый. Я с ней рядом сидела в беседе, и хотелось иметь одинаковое. А Кока мне ответила: «Вот те, сволочь, чего захотела! Тетка платье отдай! Выкормили, выпоили, а теперь наряду просит. Да я помру, в гроб положу, а тебе не дам». Потом, еще раз было. Спросила: «Кока, дай мне пять пудов хлеба». Тётя Лиза Богачёва  продавала свое платье. У нее было четыре парня, ей надо было ребятам парток купить. А Кока тоже не дала. А ведь кто наработал хлеба? Вся моя была работа тяжелая. А мне уже 16 лет, хотелось одеться.

1925 год.

Ко мне стали свататься женихи. Бабушка отказывала до году. Во-первых, молода, да и работать некому. Во-вторых, свадьбу делать не на что. Я была, конечно, молода. Ну от такой бы тетушки ушла.

У нас была лошадь, жеребёнок два года и жеребенок год. И вот тот, которому было два года, его продали за двести рублей. Деньги уже были дорогие, миллионы уже лопнули. И вот купили мне на два платья выработки, ситцу на одеяло и коленкору на подкладку. И бабушка всё берегла отрез шерсти на платье. Я сшила платье шерстяное на Казанскую (21 июля или 4 ноября), потом розовое. А кремовое сшила на Святки (к Новому году). И я стала сразу другая, не скрывалась ни за кого. А уж не сходила с полу, танцевала. Вот говорится пословица: «Наряди пень в красный день, и тот бывает хороший».

А я была забита одной работой. Бабушка, конечно, меня не так бы наряжала. Ну она была уже не хозяйка, а хозяйкой была Кока. А бабушке было уже 70 лет. А тетушка всё запасала хлеба. Мол, я выйду замуж, некому будет работать. Да, главное, у нее не было своих детей и поэтому, она не сочувствовала. Я у нее была работница, а не племянница. В 13 лет она меня брала на мельницу. Она сидит на возу, да повозничает. А я ворота открываю, ей не слезти  с воза. А у нас такое место, каждая деревня огорожена со стороны поля. И вот, как деревня, то двое ворот. А до мельницы двадцать пять километров и десять деревень пока не приедем. А мешки таскать не смогала. Я мешок за горло, а тетушка сзади помогала. Как очередь подойдёт молоть, я засыпала, а она вьгребала. Так обе-то за раз и справлялися.

Нас многие жалели. Ну врагов хватало и зависть многих брала. Что мол у них всегда всё есть. А от чего было? Потому что много работали. Пойдём косить все вместе в три часа утра, а в в восемь часов домой побежали. Роса обсохла, не косится, а мы до одиннадцати часов дня. А когда приходили сена взаймы дать, бабушка говаривала, что косить то лоб жгёт, а на дворе-то конь заржет.

Много я ездила по дорогам, много я слышала новостей. А память у меня была очень хорошая. Я сразу все слова схватывала. То песню, то анекдот, то бывальщину. Когда я приеду из дороги, то ходила по вечерам на посиделку с пряжей. Все по вечерам пряли куделю и я рассказывала девчонкам новости или песню, или бывальщину. А когда такой зайдет разговор про чертей, сколь было смеху. А домой идти боятся, то про покойников, которые где-то когда-то чудились. И сколь было веселья. А когда меня не было на посиделках, то говорили, что только спать клонит. А сидели-то с лучиной, керосину-то не было. Бывало, ребята куделю подожгут. Тогда приходилось ругаться и смеяться. То веретено унесут, надо выкупать, то есть целовать парня, ну ведь не каждой нравилось выкупать-то. Ну я была боевая против своих девчонок. Они всегда дома сидели, а по дорогам матери. И вот я всегда была за старшую. Надо, вечер делать, надо керосин собирать. И все ждут меня, когда приду. Надо избу откупать. А по годам я была их младше. Песен я очень много знала, частушек более двухсот, и долевые тоже знала. Ну голоса у меня не было хорошего. Ну я зачинала, а мне помогали петь. Нас было подростков восемь девчонок. Бывало летом жара, днем слепни кусают скот, и коровы весь день дома. А в ночь их выгоняли в поле, а мы коров стережем. И все песни перепоем. А нас любили слушать женщины. И дачники приезжали на лето и просили нас: «Девочки, попойте». И давали нам денег. А которую песню просили два раза спеть. Вот эту песню очень любили:
Когда мне было лет двенадцать, то я не знала ничего.
Когда исполнилось семнадцать, то я влюбилась в одного.
И я влюбилась, заразилась, и грудь наполнилась тоской.
На сердце пало две печали и стало сердце ныть со мной.
Все говорят, что я худею, все говорят, что я больна.
Во мне не боль, большая скука, что я в мальчишку влюблена.
По докторам вы не возите, и я лекарства не взяла.
Когда умру, похороните в цветочки белые меня.
Частой решеткой обнесите во все четыре стороны,
А ты, мой милый расхороший, высокий памятник поставь.
А ты, подруга дорогая, златые буквы наведи,
Ну только тем воспамяните, что от любови умерла.
Эту песню слушали молодые девочки или женщины. А вот еще песня. Эту по заказу пела для взрослых, для пап и мам:
Прощай, мой сын! В страну чужую ты уезжаешь, Бог с тобой,
Оставил мать свою родную, с ее злосчастною судьбой.
Один ты был всегда отрадой со мной на жизненном пути,
Бывало, думала я прежде, отраду счастию найти.
Тебя качала в колыбели бессонных несколько ночей,
Сидела у твоей постели с надеждой будущей своей.
Ты подрастешь, как я мечтала, что юность крепкая твоя
Под старость будет мне отрадой, надежда верная моя.
А ты ушел в семью чужую, а я одна в краю родном.
Страдать я буду одиноко всё по тебе, мой сын родной.
Увижу гнездышко на ветке, слеза невольно потечет,
Скажу: «Ах, птички, у вас детки, а у меня теперь их нет».
Услышу я раскаты грома вдали от родины моей.
Где спросят сын, его нет дома. Теперь быть может под грозой.
А мне недолго через силу томиться с горестью своей,
Ты возвратишься и увидишь могилу матери своей.
Когда я спела эту песню в первый раз, то из другой комнаты выходит мужчина, лет сорока пяти и говорит: «Дунюшка, спой еще раз». А сам так плакал, как женщина. И жена его тоже плакала. В тот год у них ушел сын из дома. Женили его, он пожил дома с женой три месяца и ушел к тёще. А он у них был в такой чести, они на него наглядеться не могли, он был один сын, а дочек шесть. Когда их сын собирался в беседу, то сёстры вокруг него вились, кто ботинки чистил, кто галстук подавал, кто рубашку гладил. А мать о отцом не наглядывались. А он так сделал. Вот эта песня им была похожа.

Любила я песни сиротские, раз сиротой росла. Вот эту песню часто пела. Когда боронили вечером, а по заре далеко раздавалось. Или жнем рожь или овес. С песней легче было работать и горе забывалось.
По дорожке зимней, скучной конь слегка бежит,
На разваленных дровишках черный гроб стоит.
На гробу, на черной крышке мужичок сидит,
Двое, юных малолеток рядышком сидит.
Понукает он лошадку, на её кричит,
Ну, беги, беги, лошадка, сам вперед глядит.
Вот кладбище и часовня, вот и божий храм,
Навсегда жену родную муж оставил там.
Горько дети плакать стали, мать с кладбища звать,
Некому, наша родная, горьких слез унять.
Некому, наша родная, горьких слез унять,
А у нас уже другая появилась мать,
Твой-то муж, тобой любимый, наш отец родной
Твоей дочери и сыну стал совсем чужой.
Вот еще, тоже моя песня:
Уродилась я, как былинка в поле,
Моя молодость прошла в горе, да в неволе.
Лет двенадцати уже по людям ходила,
День качала я детей, ночь коров доила.
Хороша я, хороша, да плохо я одета,
Никто замуж не берет девушку за это.
Или, вот такая:
Маменька родимая, свеча неугасимая,
Горела, да растаяла, жалела, да оставила.
Очень много я знала частушек сиротских. Помню еще такую:
Зачем ты безумная, губишь того, кто завлёкся тобой.
 И ежли меня ты не любишь. Не любишь, так Бог же с тобой.
У церкви стояли кареты, там пышная свадьба была,
Все гости роскошно одеты, на лицах их радость была.
Невеста была в белом платье, букет был приколот из роз,
Она на святое распятье взирала, глаза были полные слез.
Горели венчальные свечи, невеста стояла бледна,
Священнику клятвенной речи сказать не хотела она.
Я видел, как бледный румянец покрыл ей младое лицо,
Когда ей священник на палец надел золотое кольцо.
Из глаз ее горькие слезы ключом по лицу потекли,
Завянут прекрасные розы, напрасно их так берегли.
Мне стало так тяжко и жалко, что жизни своей был не рад,
И громко сказал я с неволью, счастлив мой соперник, богат.

Опишу я о своем характере.

Какая я была? Настойчивая, самолюбивая и справедливая. Ну если, кто обидит, старалась себя защитить. Ну зла долго не помнила. И всю жизнь так.

Вот помню, когда в школу ходила, ну дорогой не поладила с одной девочкой. Её звали Люба. И она матери наябедничала. И мать её меня ругала. А школа была далеко, семь километров и мы в школе спали. И я её сонную с нар, стащила. Как она закричит. И вот учительница услыхала и меня ночью в класс поставила. Ну я прощения не просила, а просидела в углу всю ночь. Ну на эту Любу я была злая. Потом я была дежурная и нас заставили молиться перед сном. А меня ребята рассмешили и я не стала больше читать, смех пробирал. Тогда меня опять учительница поставила в класс, ночью. А сама-то ушла гулять, и про меня забыла. Когда пришла с гулянки и зашла в класс, время посмотреть, то я уже спала в углу на полу. Если бы пожаловаться, то ей бы попало за это. Ну я никому не сказала. А эта Люба опять наябедничала матери, что мол я в классе стояла. Тогда я ее обозвала Шемилиха. Так ее и стали звать до возраста, пока не умерла. А что такое Шемилиха? У нас недалеко в деревне, была девушка очень красивая, высокая, богатая, по фамилии Шемилиха. И вот, когда мы стали наряжаться в беседы, то эта Люба была вся в шелку и золоте. Часы золотые, браслеты, кольца золотые. Мать ее из богатого дома. А ростом то она была маленькая, мне по шею, да еще горбатенькая. Вот она и стала на смеху, Шемилиха. И танцевать ее не брали. Мать на всех девчонок злилася и старалась всех похаять.

И вот еще случай был таков. Играли зимой в снежки, валяли друг друга. И меня в такой сугроб бросили, что я полные сапоги снегу задела и едва домой дошла, все ноги исхлопала до крови. А ведь ходили то без чулок, голые ноги-то. И я с тех пор никогда в снежки не играла. Бывало, идем стадом, и вот начинают в снежки кидать, то я старалась убежать. И я никогда не начинала, ну и меня не трогали. И драться, я тоже никогда не дралась. Ну тронут, то я языком донимала. Всего один раз я ударила граблями свою двоюродную сестру Катю. И она тетушке все рассказала, тоже была ябеда. Её родной брат не любил, а я с братом дружно жила. Что бы мы не сломали, ну друг друга не выдавали. И вот тогда тетушка мне:  «Вон уходи, иди куда хочешь, чтобы тебя не было». Тогда я собралась и ушла. А дом-то большой у бабушки был. Я в сено и спряталась, а зимой холодно. Вот бабушка горюет, куда девка девалася и на тетушку ругается, что мол ты наделала. Замерзнет девчонка, кто у нас работать будет. Я слышу, а голоса не подаю. Вот они и в новую избу и на чердак. А как на повити ворота открыли, мои ноги и увидели. И давай снова ругать. Ну бабушка никогда меня не била, а тетушка с палкой ходила, бывало и огреет. Ну я старалась убежать.

Если меня по-хорошему попросят или заставят делать, то я гору сворочу, ну сделаю. А если по-худому, то сама мучаюсь и им на нервы действовала. А вот еще был случай, не помню в каком году. Я у тетушки унесла одну гребёнку, а у нее было пять. И тетушка хватилась, нет гребёнки. И пришла к нам, это было еще при родной матери. Я не помню, что мне мать делала, били или не били, ничего не помню. А запомнила то, когда она меня вела к тетушке с этой гребенкой, и мне было очень стыдно. Я подбежала в тот угол, где лежали гребенки, и на них ни на кого я не смотрела, сразу побежала домой. И это на всю жизнь мне запомнилось. А вот сколь мне было лет, я не знаю, четыре года или пять, не больше. Вот так я и всю жизнь. Не воровала, не дралась, и снегом ни в кого не кидала.

Когда стала ходить в беседы и была уже нарядная, то стали завидовать. Злых людей хватало. Стали от зависти хаять, даже к жениху на дом ходили, и хаяли, что очень бойкая. А там, может Бог знает, чего наговаривали. Хаяли, хвалили, ругали, ну я никогда не плакала и слез у меня не было. Ну вот, когда бывало кто-то заступится да пожалеет, то у меня нерв трогался и слеза пробивала из глаз. Много ото всех потерпела.

31.10.2020 в 19:46


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Rechtliche Information
Bedingungen für die Verbreitung von Reklame