Мои пути по оазисам добра и правды - 14

Летом с подкормом стало легче. За детским домом простиралось огромное поле, засеянное ячменем, его колосьями мы и подкармливались. Когда обнаружили делянку с фасолью, собирали стручки и пекли на кострах «пирожки» с фасолью: начинку заклады-вали в хлебный мякиш. Это был один из штрихов нашей тоски по дому.
В июле 1943 года госпиталь из нашего дома переехал. Нам предстояло возвращение на прежнее место. Но здание наше оказалось в ужасном состоянии. Ремонтировали его собственными силами. Мы, малыши, тоже принимали в этом участие. Каждое утро после завтрака мы отправлялись из одного конца города в другой. Даже в это время дня жара угрожала испечь наши босые ступни. «Спасали» нас тени, отбрасываемые телеграфными столбами. Перебегая от одной тени до другой, добирались мы до Мургаба и остужали свои ноги в сильно обмелевшей реке: летом в Мургабе воды оставалось чуть выше щиколотки. Прибегали на место, испытывая страшную жажду. Но воду приходилось отсасывать из торчавших из земли обрубков, когда-то бывших  водопроводными трубами. Не каждому удавалось достичь желаемого. А ведь нам предстояло еще выполнить рабочую норму: принести сто кирпичей из основной кучи, находившейся на приличном расстоянии от места постройки. За один раз каждый из нас мог поднять только два кирпича. Честно считая, приносили точно по сотне – мы не могли обмануть Веру Михайловну. Обед нам привозили из действующего детского дома. К ужину мы возвращались назад. Ремонт и сооружение необходимых пристроек были завершены к началу учебного года, и мы возвратились в наш прежний дом.

В это лето наш дом покинули несколько старших ребят: ушли в армию или поступили учиться, например, Вася Замкин в учительский институт. Мы, второклассники, в течение первой недели сентября ходили только в школу и обратно – никто из учителей не соглашался брать класс, состоявший целиком из воспитанников детского дома, несмотря на то, что из 22 учеников нашего класса 19 окончили первый класс круглыми отличниками. Как-то в очередной раз возвращаемся мы домой, навстречу нам женщина: «Вы куда, дети?» - спрашивает.
- Домой.
- Почему не в школе?
- У нас нет  учительницы.
- Пойдемте назад, я буду вашей учительницей.
Потом мы долго рассказывали о том, как нашли нашу Людмилу Тимофеевну на улице. Учились мы хорошо, но работать с нами, особенно с нашими мальчишками, было чрезвычайно трудно. Если Людмила Тимофеевна пыталась вывести из класса не в меру расходившегося хулигана, мальчишки устраивали цепочку из парт – получался «поезд», сдвинуть с места который не было никакой возможности. Положение изменилось после того, как было введено раздельное обучение мальчиков и девочек. Мы, девочки, с Людмилой Тимофеевной перешли в железнодорожную школу № 15.
Нам, девочкам, можно сказать, повезло. Школы, принадлежавшие железнодорожному ведомству, всегда находились на особом положении. В годы войны это было особенно важно: здесь на большой перемене нам давали завтраки. Наша новая школа находилась далеко, почти в центре города. От школы до главной улицы города – улицы имени Полторацкого - было рукой подать. В школу мы ходили строем. Забавное зрелище представлял собой наш строй парами: все в длинных, ниже колен, солдатских телогрейках, в длинных рукавах которых умещались наши тряпичные сумки с тетрадками, ручкой и чернильницами-непроливашками. На ногах – калоши большого размера. Шествие было звуковое – оно сопровождалось шарканьем наших калош. Шли – не спешили, разглядывая все, что привлекало наше любопытство. Иногда приходилось обходить голые трупы. В лучшем случае в школе мы появлялись к середине первого урока. Директор школы выстраивала нас и начинала отчитывать. Если ее поучение было спокойным – она говорила басом. Если начинала гневаться – переходила на дискант. А мы, недостойные, вторили ей: то писком, то басовым гулом. Домой нас отправляли с запиской, в которой содержались жалобы на наше поведение. Записки донести до дома  поручали мне – отличнице по учебе и поведению. Мы доходили до моста через Мургаб, сооружали из записки кораблик, пускали его в реку и продолжали свой путь после того, как кораблик тонул в водовороте.
Теперь для подготовки домашних заданий в детском доме оборудовали специальную комнату: в ней стоял длинный деревянный некрашеный стол и такие же длинные деревянные скамьи. За выполнением нами домашних заданий наблюдали либо Вера Михайловна, либо Зоя Матвеевна. С подачи последней все наши проделки немедленно становились известны директору детского дома. За ябедничество со стажем за ней так и закрепилась кличка «Метла». Ее не любили, ее приказами пренебрегали. Как-то сидим мы за выполнением домашних заданий. В комнате, надо полагать, стоял «рабочий» гул. «Тихо!» - скомандовала Зоя Матвеевна. Гул стал более сильным, словно никто не слышал призыва Зои Матвеевны. «Тихо!» - с силой стукнув по столу и дуя на ушибленный кулак: «Я кому сказала!» - завершила свою команду Зоя Матвеевна под наш гомерический хохот. Повторюсь: за первый случай моего ябедничества в доме младенца я отстояла в углу террасы на горохе. Урока хватило на всю жизнь. Зою Матвеевну при мне учили многие вплоть до лета 1950 года, когда я покинула этот дом, но безрезультатно – она продолжала свое доносительство. К счастью, в нашем детском доме единомышленников у Зои Матвеевны не было.