Мои пути по оазисам добра и правды - 12

В школе № 1 мы проучились не больше месяца. Одноэтажное здание нашего детского дома в октябре 1942 года было отдано под госпиталь, а нас поселили в двухэтажной школе, находившейся на другом конце города около хлопкозавода. Вере Михайловне и ее Людмиле пришлось жить в одной комнате с нами на первом этаже. Наши вши стали и их вшами, и боролись мы с ними общими усилиями. По утрам, получив на завтрак один холодный помидор и кусок хлеба в 150 граммов, повязав головы полотенцами, мы стремглав убегали в школу, часто в сопровождении дождей или после них. Стремглав, потому что уже было холодно, а обуви и теплой одежды у нас не было. Не снижая скорости, мы влетали в класс, с грязными ногами взбирались на сиденье, поджимая ноги под себя, чтобы отогреться. Новая учительница ругала нас самыми последними словами, приговаривая: «Вот закончится четверть, на двери вашего класса будет приклеен черный ноль – показатель того, что этот класс состоит из дураков».

По окончании четверти всю школу выстроили на линейку, и директор школы говорит: «У нас в школе есть класс, в котором учится 19 отличников из 22 учащихся. Лучший класс в нашей школе – первый «Д». Это был наш класс. Мы развернулись к нашей учительнице и хором: «У, Варвара!» По аналогии с коварной служанкой доктора Айболита мы считали тогда это прозвание самым страшным ругательством. Всем классом, а он состоял только из воспитанников детского дома, мы наотрез отказались учиться у этой учительницы. Нам предоставили комнату в здании детского дома, а учить нас стала добрейшая учительница, эвакуированная из Ленинграда.
В нижних рамах окон комнаты, в которой оборудовали для нас учебный класс, не было стекол. Ряды парт, стоявших у окон, заливало дождем или заносило снегом. Правда, снег – редкое явление в Туркмении, но холодный ветер постоянно гулял в нашем классе. Наша добрая учительница разрешала нам приносить в класс одеяла и, закутавшись в них, сидеть на уроках. Стеганые одеяла были старые, рваные, со сбившейся ватой, но без них было бы совсем плохо.
В войну в городе работали благотворительные столовые, в которых ежедневно раздавали бесплатно всем нуждающимся гороховые или черепаховые супы. Мы по очереди ходили за таким супом для нашей учительницы. Она любила и жалела нас, мы любили ее и все равно шалили. После того, как кто-нибудь из нас  решал задачу у доски или читал, наша учительница обращалась к классу: «Ну, что мы ему или ей поставим?» Мы начинали куражиться: «Неудовлетворительно!», - требовали мы поставить признанному отличнику или: «Отлично!» - настаивали поставить тому, кто не сумел решить задачу. «Игру» она завершала по-своему, но справедливо.
Однажды мы сыграли с ней злую шутку. Тетрадей специальной разлиновки для письма в войну не было, да и в одну линейку тетради были редкостью. Как-то наша учительница принесла в класс стопку тетрадей в одну линейку и попросила нас разлиновать их в три линейки с наклоном вправо. Мы сговорились и разлиновали все тетради с наклоном влево. Как она сокрушалась… Однако, ни одного худого слова по нашему адресу она не произнесла. Нам стало стыдно.
Оглядываюсь назад и удивляюсь: «Что можно было у нас украсть?»  Нашу спальню на первом этаже воры посещали нередко – уносили обувь или простыни. Нам выдавали на зиму обувь больших размеров – в годы войны детской обуви и одежды просто не производили. Однажды ночью мне самой пришлось наблюдать, как в нашу форточку пролезает воришка. Я онемела. Наша староста, воспитанница из старших, крикнула, и лазутчик с грохотом свалился на землю за окном.
Голодно было. Когда из кухни выносили капустные очистки и сбрасывали их в кормушку нашей детдомовской лошади, мы бросались к этой кормушке, хватали съедобные листья и неслись назад. Было что пожевать, в том числе и нашей Вере Михайловне. Но вот серый камень из груды угля с нами за кампанию она отказывалась жевать. А нам этот камень казался масляным. В 1950 году я решилась еще раз попробовать его. И пришла в ужас…
Мы росли в одних условиях, но проявляли себя по-разному. Вспоминаю свою первую школьную зиму. Вечер после ужина. Мы сидим на своих кроватях, укутавшись в наши ветхие одеяла, и грезим о еде. Ужин давно прошел, все съедено до последней крошки. И лишь одна Тамара Громова раскрошила в подол своего платья полученную за ужином норму хлеба и дразнит голодных подружек, чтобы они попросили у нее в долг крошки хлеба. Долг платежом красен: за одну крошку, взятую в долг, Тамара требовала возврата трех крошек хлеба. В кабалу к ней попадали многие. Мой рассудок помог мне выстоять и выработать стойкое отрицательное отношение ко всякой жизни взаймы. Через четыре года это качество моей натуры поможет мне сделать серьезнейший поворот в жизни.