Мои пути по оазисам добра и правды - 9

Зимой 1941-42 года меня свалила малярия. При очень высокой температуре я дрожала от жуткого холода. Подружки забрасывали меня матрасами, чтобы я могла отогреться, но все их усилия оказывались напрасными. От меня не отходила Бергенова Билль-биль (соловей – так звучит ее имя в переводе с туркменского языка на русский). Она оказалась самой заботливой сиделкой. Я глотала хинин и не могла ничего есть. Тетя Валя, наша повариха, русская красавица и удивительной души человек, посмотрев на меня после того, как я одолела болезнь, произнесла: «Боже, в чем только у тебя душа держится». И попыталась меня подкармливать: сначала предложила мне кусочек хлеба, помазанный костным жиром. Даже едва живая я не могла проглотить этот жир. Потом эта моя мама находила другие способы и подкармливала меня до самого моего отъезда из Мары, до июля 1950 года.
Только оправилась я от малярии, как нашему медпункту пришлось  отправить меня в больницу с дизентерией. Хорошо было в больнице! Тепло, светло, уютно. Кроме больничной пищи, я с удовольствием поглощала и суп с галушками, который специально для меня варила тетя Валя, а в больницу приносила Билль-биль. О ней речь пойдет ниже. В одной палате со мной в больнице лежала девочка-туркменка. Она очень сокрушалась о том, что ее платье, «совсем новое, ни разу не стиранное», пропадет со склада, куда отправили это платье, когда переодевали ее в больничную одежду.  «Сколько лет оно у тебя?» - полюбопытствовала я. «Три года», – последовал наивный ответ, всех в палате рассмешивший. Потом мне не раз приходилось видеть в стене туркменских юрт нишу и в ней стопку хранимых кусков хозяйственного мыла, которое служило хозяевам юрт средством для обмена. Стирали туркменки в аулах без мыла, ограничиваясь полосканием в проточной воде арыка и просушиванием выстиранного на солнце. Стоит ли удивляться этому, если мне трудно вспомнить, чтобы моя Мария Скляр когда-нибудь стирала свои платья. Она снимала заношенное платье, складывала его в шкаф и надевала такое же заношенное платье, но пролежавшее до этого «переодевания» несколько дней в шкафу. Такие «пере-одевания» она продолжала до тех пор, пока по сроку износа «старые» наши платья не за-меняли новыми.
Даже когда мне и моим подружкам было только по девять лет, нас научили стирать, и мы уже помогали нашей заботливой прачке тете Гане стирать белье наших мальчиков в огромном деревянном корыте, вооружившись стиральными досками. Тетя Ганя, в свою очередь, снабжала нас водой для мытья полов в спальне – в Туркмении всегда было трудно с водой. Каждая из нас мыла пол под своей кроватью и проход около нее, а середину довольно большой комнаты мыли двое дежурных по спальне. Это «мытье» скорее походило на мазню. Поэтому некрашеные доски нашего пола приходилось периодически оттирать - скоблить осколками стекла или кирпича. Инициатором наведения чистоты в нашей спальне выступала я и всегда была за это наказана: все начинали эту работу с азартом и вскоре, как тараканы, исчезали в каких-то щелях. Мне приходилось заканчивать уборку одной – очень уж сильным было мое желание увидеть сияющие чистотой доски пола. К тому же уже тогда не любила я всякую незавершенку, особенно в детдомовской спальне, которую считала своим домом. И в желании украсить этот маленький дом я предложила подружкам вышить белые ситцевые занавески, висевшие на наших окнах. На занавесках появились красочные ирисы, а на подоконниках – горшки с олеандрами.