Коммуналка подмосковная - 12

В следующей комнате жил Саланов (разумеется, по прозвищу Салан) с семьей: женой и двумя маленькими мальчишками, с которыми мы не дружили.
Салан отличался тем, что купив однажды старый-престарый Москвич-401, годами пытался его реанимировать.
Его всегда можно было найти возле дома в маленьком сарайчике-гараже, сколоченном из обрезков досок и кусков старой жести, где он проводил все свободное время.
Гараж был как раз напротив колодца, и, набирая воду, я видел его ноги, торчащие из-под раритетного автомобиля.

Где-то раз в месяц, а точнее, наверное, в два-три, он заводил машину,  осторожно выезжал на дорогу и, чадя сизым дымом в ноздри редким тогда прохожим, проезжал несколько километров.

Что-то в любимой машине опять выходило из строя, и он, перемазанный машинным маслом и грязью, снова часами лежал под ней, такой желанной и такой капризной, и старательно ухаживал за ней, ласково смазывая ее хрупкие и нежные части в расчете на будущую благосклонность.

В последней, четвертой «квартире» жил Студент.
Я написал слово с большой буквы, потому что он всегда был и оставался для нас студентом.
Его мама при рождении назвала его Олегом, но мы всегда звали его Студент и в начале 60-х, и в конце 60-х, и в 70-е годы.

Он был довольно загадочной личностью: очень худой (а какой студент не худой?), сутулый, с впалыми щеками и большими, глубоко посаженными, горящими глазами.
Если вы хотите получьше его разглядеть, вглядитесь в портрет Раскольникова, который найдете в иллюстрациях к произведениям Достоевского.
Это и есть Олег-Студент. Вылитый. С него писали.

Славка вскоре стал доказывать мне, что это американский шпион (вы, конечно, помните, что 1962 – это год Карибского кризиса, когда сумасбродный Хрущев решил отправить наши ракеты на Кубу, а американцы решительно воспротивились, что чуть не привело к ядерной войне).

Дело в том, что единственное окно Студента было постоянно завешено серым, плотным, байковым одеялом, а за дверью постоянно слышался какой-то странный шум, похожий на шум или трансформатора, или генератора.

Сейчас я думаю, что это мог быть звук глушения радиоволн (кто когда-нибудь слышал его, тот поймет, о чем речь), которое применяли коммунисты против западных радиостанций, типа Голоса Америки или Немецкой Волны.
(О, как мы все любили поймать какую-нибудь из этих радиостанций и узнать что-нибудь о нашей собственной стране, что никогда не публиковалось в советской прессе: например, о восстании голодных рабочих и их расстреле в Новочеркасске в 1962 году или расстреле заключенных в Кенгирском лагере в Казахстане в 1954 году.)

Но Славка твердо решил, что это работа передатчика, и каждый раз, когда Студент открывал дверь, пытался оказаться рядом и заглянуть внутрь, что ему, впрочем, никогда не удавалось: Студент крепко хранил свои секреты.

Студент почему-то всегда конфликтовал с соседом напротив, дядей Витей-Макарьком. 
Видимо тот тоже  подозревал в нем заядлого американского шпиона.
Помню, как зло они орали друг на друга, стоя возле кухни, но до драки дело никогда не доходило.

У него была одна забавная особенность: каждое серьезное высказывание он начинал словами «С точки зрения ортодоксальных тенденций…», что выдавало в нем образованного человека и производило на нас глубокое впечатление.
Например, он говорил: С точки зрения ортодоксальных тенденций я бы не советовал вам говорить с ним именно сейчас. Лучше подождать, когда он проспится.
Или: С точки зрения ортодоксальных тенденций, водку пивом лучше не запивать.

В середине 60-х произошла сенсация: Студент вдруг женился на Заколодезной Таньке. (Так называла ее моя мама, потому что жила она за поселковым колодцем. Вам сейчас такое прозвище может показаться странным, но когда его постоянно произносят в доме, оно кажется фамилией.)
Его окно выходило как раз на ее огород.

Так вот, частое появление рыжей Таньки за прополкой грядок попой кверху перед его вечно голодными глазами, видимо, и вызвало это временное помешательство.

С окна исчезло серое байковое одеяло, которое, по всей вероятности переместилось на кровать, и начался медовый месяц двух молодых людей.
Но продолжался он на удивление всем совсем недолго.

После экстренного развода Танька, пожив под серым байковым одеялом не более двух-трех недель, навсегда вернулась к родным пенатам за колодцем.
А Студент снова занавесил им окно, тоже навсегда.

Забегая вперед, скажу, что Студент так и умер в звании студента в возрасте лет сорока пяти-пятидесяти.