Пришлось, однако, ждать в Варшаве до после Суккот – времени, принятого для набора детей. Я бросил думать об учительстве и повеселел.
И в таком весёлом настроении часто прогуливался с сыном реб Йоше Хаим-Лейзером. Этот Хаим-Лейзер знакомил меня с Варшавой, с историей варшавских евреев, с местными обычаями, с хасидами и раввинами - дом реб Йоше был, естественно, миснагидский. Он также мне показал все местные бет-мидраши, и я с ним помолился в одном из обществ литваков по изучению Талмуда на Францисканской улице. В этом бет-мидраше молилась молодёжь из состоятельных ортодоксальных семей, получившие по шестьдесят-восемьдесят тысяч приданого. Странное впечатление произвела на меня долгополая одежда, штреймлы и закрученные пейсы. Безбородые лица молодых людей обрамляли развевающиеся, толстые, длинные пейсы, похожие на живые существа. Богатые молодые люди ходили в длинных атласных пальто, в белых чулках и туфлях. Такая молодёжь в массе встречалась на Налевках, на Францисканской ул. и на Грибной. Барышни, однако, были в декольте.
В этом Талмудическом обществе, в бет-мидраше, регулярно собирались пылкие миснагиды, чтобы критиковать хасидов. Пыл хасидов против миснагидов перебросился тут на миснагидов, выступающих против хасидов. Один, по имени Илиягу, внук Виленского гаона[1], состоятельный молодой человек и очень учёный, был у них настоящим вождём. Он носил шёлковые и рипсовые длинные кафтаны, белые чулки и элегантные туфли. Длинные, закрученные пейсы придавали ему особый шарм. И этим внешним шармом он привлекал многих со стороны.
Миснагидом он был горячим и регулярно смеялся и издевался над хасидами и их ребе. Понятно, что я тоже был очень полезен: тоже кое-что знал о хасидах. Так я весело проводил время. Ездил каждый день молиться по утрам, а после молитвы, и особенно между послеобеденной и вечерней молитвами, я уже был среди молодых людей и работал языком, на чём свет стоит. Я им словно с неба был послан, и они мне – тоже. Все смеялись над чудесами, над цадиками, над тем, что не лезло ни в какие ворота, и каждый день критиковали ещё какую-нибудь хасидскую книгу какого-нибудь ребе.
Но была одна вещь, объединявшая талмудическую молодёжь с хасидами - это вопрос о соблюдении субботы. Существовало Общество блюстителей субботы, ставящее себе целью удерживать евреев от нарушения субботы. Обычно они объединялись в борьбе с евреями из бедных классов, на которых блюстители субботы могли больше давить, чем на богатых. Большое Общество блюстителей субботы имело свои отделения в каждом хасидском штибле, и каждый хасидский штибль делал своё дело: смотрел за тем, чтобы не торговали в субботу – не покупали и не продавали, и т.п.
Иной раз было не очень приятно смотреть, как богатый, сытый, состоящий на хлебах зятёк, набрасывался на бедную, тёмную торговку, задержавшуюся на минуту со своей корзиной. Как-то вечером, накануне Суккот Илиягу прибежал в бет-мидраш Талмудического общества, задыхаясь, как на пожар:
«Господа, торговки ещё сидят на улице и считают деньги, - крикнул он, - живо, давайте их прогоним!"
Все эти деликатные юноши тут же высыпали на улицу. Я тоже вышел посмотреть, как будут хватать торговок. Тогда ещё не было никакой канализации, женщины сидели вдоль улицы рядом на тротуаре, свесив ноги над канавой, и продавали остатки винограда и другие фрукты, нужные для праздника. Товар, по правде говоря, был несколько подпорчен, и если его не продать сейчас, он ни гроша не будет стоить. Молодые люди, тем не менее, высыпали корзины в канавы. Поднялся шум, торговки плачут и просят:
«Вон стоит покупательница, она это купит – одну минуточку!»
Но те не слушают. Я не мог на это смотреть и сказал их предводителю:
«Реб Илиягу, вы совсем не входите в положение бедных торговок и наносите им ущерб. Может, было бы правильнее сложиться и заплатить торговкам за их остатки, которые к концу праздника уже испортятся, и послать их домой. Просто взять и выбросить – это некрасиво...»
Но эти мои слова только повредили мне в их глазах. Они меня заподозрили в каком-то личном интересе.
Сделали своё дело и вернулись в Талмудическое общество. Там прочли вечернюю молитву и захотели со мной на эту тему подискутировать. Но зятьям на хлебах пора было идти домой есть, и нашу дискуссию отложили на завтра, на праздничный день. На завтра все снова пришли в бет-мидраш, и между нами состоялась дискуссия. Я высказывался полчаса, доказывая, что с бедными торговками всё-таки так поступать нельзя, и что не в этом состоит истинная набожность. С помощью дискуссии я к себе привлёк многих, которые со мной согласились, но некоторые из богачей, и среди них их вождь Илиягу, остались при своём мнении – что они поступили по закону, а я – уже несколько свернул с пути. От меня также отшатнулись некоторые особенно фанатичные. Те, которые со мной остались, стояли за меня железно, но видя, как с каждым днём меня всё больше сторонились, я понял, что учительство моё от этого эпизода пострадает. Много ли надо, чтобы испортить репутацию? И мне это нужно?
Так и случилось. Иные из тех, кто раньше соглашался - отказались дать мне детей.
Свободное копирование
