Вернувшись из Слонима, с «коронования» ребе, отец в пятницу вечером за столом, начав, как обычно, ещё до того, как пришли хасиды, сказал, обращаясь к матери, так что я мог это слышать:
«Что ты скажешь, Сара, - эти нахалы сделали ребе из его, благословенна его память, внука, Ноаха, восемнадцатилетнего мальчика, и лучше которого, по-моему, может заниматься наш Хацкель. Выдумали такую ложь, будто он, благословенна его память, сам сказал, чтобы того сделали ребе. Ты знаешь, какое это ничтожество? Конечно, что прикажи он, благословенна его память, выбрать в качестве ребе банщика – не рядом будь помянуты – так бы и было, но он этого не приказывал!»
Отец не знал, что произнесённые им слова стали для меня чем-то в роде семени, из которого вызреет позже протест по отношению к хасидизму и к ребе. Но в восемь-девять лет я был готовым хасидом. Так как ехавшие от ребе известные хасиды по дороге останавливались у отца, я в свободное от хедера время от них не отходил; и отец таки посылал моему меламеду записку, чтобы на то время, пока важные гости у нас находились, тот меня освобождал. Примерно через полгода после «коронования» реб Авреймеле он сам поехал к своим хасидам собирать деньги для Эрец-Исроэль[1] и остановился у нас на шабат. Я уже от него не отходил, стоял рядом и преданно смотрел ему в глаза.
И когда я так за завтраком стоял и на него смотрел, он меня вдруг спросил:
«Скажи, Хацкель, ты умеешь учиться?».
«Да», - ответил я простодушно.
«Ты честный еврей?»
«Да…»
И на всё, о чём он спрашивал, я отвечал просто и отчётливо: да.
Хасиды тут же рассказали отцу, следившему в другой комнате за тем, как подавали еду, что на вопросы ребе я отвечал по-простому, как отвечают обыкновенному еврею: да, да, да… А ведь мальчик должен знать, что перед ребе надо испытывать благоговение. И после завтрака, когда я зашёл к отцу в соседнюю комнату, он мне прочёл мораль:
«Хацкель, ты стоишь перед ребе и смотришь ему в глаза, как смотрят на всех людей…Ты знаешь, что когда ребе на меня смотрит, у меня волосы встают дыбом и ногти перекручиваются. Шутка ли – ребе! Опять же, когда он спрашивает тебя, ты отвечаешь: «Да, да, да»… - безобразие! Ты ребе отвечаешь, что ты есть честный еврей. Ты знаешь, что такое для ребе «честный еврей»? Ты ещё не имеешь об этом никакого понятия. Такой мальчик, как ты, должен уже больше соображать».
Эти слова на меня сильно подействовали, я себя почувствовал грешником, словно совершил величайший проступок. Меня схватило за сердце и слёзы полились из глаз.
«Пойду просить у ребе прощения», - со слезами со слезами на глазах сказал я отцу.
«Не надо просить у ребе прощения, - сказал отец, - он уже знает, сидя в третьей комнате, что ты плачешь и раскаиваешься, он тебя пожалеет. Помни, что ребе – это не шутка, станешь старше, узнаешь, что такое ребе!»
Хасиды рассказали ребе, как отец меня наставлял, а я плакал, как раскаивался в своём большом грехе, и он велел меня к себе позвать. Когда я пришёл, он сказал:
«Не беспокойся, дитя моё, я вижу, что ты будешь честным евреем…».
С тех пор я стал пылким хасидом. Имея способности к спору, я регулярно спорил с противниками хасидов среди молодых людей, доказывая им, что их знания ничего не стоят, что их молитвы ничего не стоят, и что один стон хасида дороже молитв и постов противника хасидизма.
Помню, что однажды в шабат был у нас в гостях Аврум-Ицхок из сторонников Слонимского ребе. В доме полно было городских хасидов. Утром за столом гость говорил с ними о всяких благочестивых вещах, а я слушал.
«А цадик[2] из Ружина сказал, - рассказывал он, - что если бы он хотел быть гаоном, то был бы им, но только не стоит себя отрывать от Бога, даже на один час».
«А цадик из Ляховичей сказал, что если бы рабби Шимон Бар-Йохай[3] не составил книгу Зохар, то он сам бы её составил…».
И так далее, и так далее. Эти рассказы на меня тогда сильно действовали. Но так как я, как видно, не был рождён хасидом, то из этих рассказов почерпнул анти-хасидские настроения и убеждения…
В юности, однако, я был горячим хасидом, знал все хасидские напевы – до 200 отрывков, прыгал и плясал с вместе с хасидами, получая от этого большое удовольствие, а отец получал удовольствие от меня. Он, бедняга, считал что я так и останусь пламенным хасидом.
Свободное копирование
