…Спустя дней десять бурса горела. Занялся один из сараев. Бурсаки ужинали и, когда побросали ложки и выбежали во двор, пламя уже озорно бушевало и страстно изгибалось рыжими космами. Багрово отражаясь на лицах, в зрачках, оно наполняло веселым хмелем; люди делались невольными огнепоклонниками, и было трудно, невозможно отвести взор от этой самой извечной стихии. Для бурсаков пожар являлся непредвиденным праздником. Бурсаки охотно помогали пожарной команде, качали воду, выносили рухлядь, раскидывали бревна и тес. Помогали не потому, что хотели потушить пожар, наоборот, когда пламя перекинулось с сарая на конюшню, бурсаки восхищенно заурчали, — происшествие вносило бодрую и свежую сумятицу. Старик брандмейстер, проспиртованный с головы до пят, хвалил бурсаков за усердие, и даже Тимоха прогундосил нечто поощрительное. Только один Халдей торчал у себя на крыльце истуканом с красными оттопыренными ушами в прожилках.
Я и делавер сошлись у пожарища; хотя тугам-душителям и запрещалось это делать на людях, но исключительность события заставила забыть о предосторожностях. Вождь гуронов, глядя на огонь, вспомнил «Охотников за скальпами»:
— Острый, удушливый дым наполнял пещеру… — А здорово горит: прямо геенна огненная.
— Горит на пять с плюсом…
— Пожалуй, сарай-то не отстоят.
— Пожалуй, не отстоят, — согласился я вполне рассудительно.
Вождь делаверов вдруг раскрыл рот, развесил губы, осклабился и легонько толкнул меня локтем.
— Ты чего? — спросил я с недоумением дакота.
— Ловко, — обронил он, весьма довольный, и опять толкнул меня в бок.
— Ты чего? — переспросил я дакота уже с неудовольствием.
— Ловко! — обронил он опять. — Помолчав, наклонился и прошептал: — А ведь сарай-то, пожалуй, я поджег!..
— Врешь! — протяжно молвил я, ошеломленный.
— Перед ужином собрал в сарае тряпье, облил керосином и подпалил. Смотри, как полыхает! Хорошо полыхает!..
Молчание.
— Зачем же ты поджег сарай?
— Обиделся на Витьку. А он за что вдарил меня каблучищем тогда и посадил синяк? Он будет лупцевать меня куда попало, а я должен терпеть? Я же при тебе дал слово ему припомнить. Я, брат, своему слову верный человек.
— Вот ты гусь какой! — сказал я, тараща на Серегу глаза.
— Да, я вот такой гусь! — согласился делавер, нимало не смущаясь. — Пусть не задается… Смотри, смотри, конюшня занимается. Пожалуй, тоже сгорит!
— Придется, брат, с тобой посчитаться, — заявил я с угрозой и покинул дакота.
Пожар продолжался далеко за полночь. Сарай сгорел дотла. Конюшню отстояли с грехом пополам. Поиски, отчего случился пожар, ни к чему не привели; предполагали: кто-нибудь из сторожей бросил в хлам недокуренную цыгарку или спичку.
Вечером на задах состоялась агора , народное собрание тугов-душителей. Я поведал: один из собратьев наших решил отомстить члену сообщества и не нашел ничего лучше, как подпалить бурсу. Трепетное волнение охватило тугов.
— Беда, однако, не в том, — продолжал я обличенье, — не в том беда, что поджогом наш боевой соратник мстил своему другому соратнику, а в том она, что сделал он это самовольно, в одиночку. Туги-душители могли бы поджечь не один сарай, но и другие бурсацкие здания. Тем самым они вписали бы свои имена в историю настоящими огненными буквами, избавив себя и товарищей от ненавистного плена на год, а возможно, и на более длительный срок, покуда не достроили бы новое здание.
Здесь я назвал преступника. Туги-душители были ошарашены неслыханными разоблачениями.
— Недаром я саданул его тогда в бок, — молвил Главный Начальник, гневным взглядом приглашая нас поддержать свое негодование.
Стальное Тело с чугунным гашником пыхтел, издавая носом таинственные звуки. Черная Пантера загавкал, что выражало недовольство. Хранитель печати смотрел на делавера и на всех нас растерянно, точно нечаянно попал в шайку самых кровавых бандитов. Один делавер, обвиняемый, хранил завидное и нерушимое спокойствие. Его спросили, что может он сказать в свою защиту? Он может многое сказать в свою защиту. Синяк требует возмездия. Это несомненно. Но что подумать о нашем Верховном Душителе? Ему была доверена страшная тайна. И он эту страшную тайну открыл другим. Правда, эти другие — славные туги-душители, но тайна священна, тайна неприкосновенна, подобно ковчегу завета в скинии. Судить надо не его, делавера, дакота и гурона, а самого Верховного Душителя. Dixi.
— Ты на фырок и на попа не заправляй, так и эдак! — яростно перебил его Главный Начальник.
Горячий тон, искреннее возмущение, оглушительные народные выражения, видимо, повлияли даже и на упрямого Бурого Медведя, и он промямлил:
— А ты зачем пинаешься?
— Бездельник!. Негодяй!.. Вельзевул длинношерстый! — гремел Начальник, еще сильней напирая на народные выражения.
Тут выступил Стальное Тело с чугунным гашником.
— Дело можно поправить, — ободрил он нас глубокомысленно и многозначительно.
— Можно ли поправить дело, — с издевкой спросил Черная Пантера, — ежели от сарая остались одни головешки?
— Дело можно поправить, — еще тверже, еще многозначительней объявил Стальное Тело с чугунным гашником.
Туги-душители молча воззрились на своего собрата. Тогда в тишине раздался замогильный голос, подобный гласу чревовещателя:
— Надо поджечь всю бурсу, со всем барахлом. И никому не будет обидно, и все станут довольны, и не о чем будет спорить…
Туги-душители смотрели на Чугунный гашник, не в силах ни слова проронить. Простота и гениальность предложения их потрясли.
— Как же это так? — пролепетал хранитель печати, Петя Хорошавский.
— А вот так… возьмем и спалим всю бурсу, — неумолимо отражал сомнения Чугунный гашник.
Даже делавер дикий, даже и он был сбит спанталыку; он помахал буйной головой и пощупал свой нос, точно желал убедиться, наяву ли, во сне ли все это происходит. У Главного Начальника народное выражение застряло где-то в горле, и он долгое время не в состоянии был его исторгнуть и только, почтенно помедля, наконец выглотнул жалкий недоносок, потерявший всю силу и крепость.
Хуже всех досталось мне, Верховному Душителю. В обвинительной речи я пожалел, что бурса не поглощена вся пламенем. Я сказал это, дабы разоблачить вождя делаверов и гуронов; однако Стальное Тело с чугунным гашником не понял всей тонкости и условности моего выступления и без обиняков сделал немедленные выводы умопомрачительного свойства. Приходилось итти напопятную, что сделал я, прямо сказать, неискусно и даже дрянно.
— Поджигать бурсу, — заявил я тугам, — преждевременно. Сбухты-барахты ничего делать нельзя. Надо все тщательно обдумать и взвесить. Я говорил о поджоге бурсы «вообще».
— Что значит «вообще»? — переспросил не без ехидства вождь делаверов.
Я притворился, будто не расслышал вопроса.
— Не уклони сердце мое в словеса лукавствия, — заметил Стальное Тело и мрачно усмехнулся, отчего я даже растерялся и умолк.
— Но почему мы должны поджигать бурсу? — вступился Трубчевский-Черная Пантера. — Витька дал пинка Сереге, а мы из-за этого должны жечь бурсу? Чепухенция!
— В самом деле, — подхватил я разумное слово приятеля. Оно, это слово, прозвучало вполне убедительно.
— Играй назад!..
— Клянусь мустангом и лассо ковбоя, я согласен с Черной Пантерой!
— Аминь, кедры ливанские и скимны рыкающие…
Бурсу решили пощадить; забыли обсудить поступок делавера. Один Главный Начальник отдаленно напомнил о первоначальной цели нашего сборища.
— Жалко, что не сделал я тебе мордухая, — объявил Витька, выразительно поглядывая на вождя гуронов.
— Не бывать скурлатому богатым, — ответил Бурый Медведь.
Свободное копирование
