Я ищу детство - 42

Раннее летнее утро в передвижном цирке шапито. Первой в палатке цыганского ансамбля просыпается его художественная руководительница шестидесятилетняя Гитана. (Никто и никогда не называл её ни по отчеству, ни по фамилии — просто Гитана, и всё.)

С папиросой в зубах нечёсаная черноволосая Гитана сидит в красной юбке и зелёной кофте у входа в палатку и с отвращением взирает на весь белый свет. Нет сейчас в целом мире такой святыни, которую Гитана трижды не прокляла бы самыми последними словами. Вчера ей чуть не до середины ночи приходилось разбирать конфликт между двумя примадоннами ансамбля, Гражиной и Снежаной, которые перед самым выходом на арену разошлись во взглядах на вокальные достоинства друг друга и подрались.

Гитана двумя могучими пинками навела порядок среди вокалисток, но после представления Гражина и Снежана снова сцепились. Гитана действовала как боксёр-тяжеловес. Увесистые её боковые «свинги» несколько повредили внешние данные примадонн, но мир был восстановлен. Снежана и Гражина со слезами обнялись, послали за водкой, поднесли стакан своей миротворице, но, выпив, снова заспорили и покатились по земле, кусая и лягая друг друга.

Гитане, ушедшей было спать, опять пришлось их разнимать, утирать им слёзы, мирить, пить вместе новую бутылку — и так продолжалось полночи. (Гитана в ансамбле была вроде вожака в таборе, и решающее слово при разборе всех спорных ситуаций, как и все юридически-правовые функции, принадлежало только ей одной.)

В результате сейчас, утром, невыспавшаяся Гитана сидит у входа в палатку, курит и мается с похмелья.

Из палатки в зелёной юбке и жёлтой кофте выходит её партнёрша по исполнению обрядовых таборных песен старая цыганка Бара (по возрасту она занимает второе, после Гитаны, место в ансамбле). В зубах у Бары тоже папироса — я никогда в жизни не видел ни одной некурящей цыганки. Ростом Бара ещё ниже Гитаны и соответственно гораздо толще.

Уперев руки в пухлые бока, Бара несколько секунд с трагической пристальностью смотрит на Гитану. На глазах у Бары навёртывается неподдельная слеза.

— Ах, красивая, молодая! — неожиданно вскрикивает Бара, обращаясь к Гитане. — Раньше всех встала, обо всех думает — как людей накормить, как им дать заработать лишние сто рублей!

Гитана выплёвывает окурок.

— Я сама знаю, что я молодая и красивая, — скосив глаза на Бару, говорит она сквозь зубы. — Не надо мне так часто напоминать об этом.

Появляется однорукий дядя Бухути с медведем на верёвке. Дядя Бухути тоже принимал вчера участие в одном из заключительных туров примирения Снежаны и Гражины и поэтому с утра у него такие же маленькие и красные глаза, как и у медведя.

Дядя Бухути ведёт медведя в дальний угол пустыря и там (видно, медведь вконец осточертел ему) привязывает косолапого к дереву, ловко орудуя одной рукой.

— Надоел, — говорит Бухути, вернувшись к палатке, — пускай пока один живёт.

Гитана и Бара сочувственно смотрят на него.

— Сон видел, — садится Бухути около цыганок. — Лежу в поле совсем один, совсем голодный. Есть нечего, пить нечего, денег нет. А пить ой как хочется!.. Подходит ко мне лошадь и говорит: Бухути, на тебе тридцать рублей, иди в баню, купи ведро пива, вместе пить будем.

— Лошадь, которая пьёт пиво, — назидательно говорит Бара, — это плохой сон для цыгана.

— Можно не давать лошади пиво, — пожимает плечами Бухути, — что ей одно ведро? Тем более на двоих? Ей три ведра дай, всё равно будет мало.

— Тебе приснилась какая-то странная лошадь, — закуривает Гитана. — Разве она не знает, что торговать пивом в бане начинают с восьми часов?

— Почему с восьми?! — яростно вскакивает Бухути. — Я знаю истопника, у него есть ключи от буфета, давай деньги!

Гитана лезет в карман своей необъятной юбки и достаёт десять рублей.

— Больше нету, — с отвращением к собственной бедности говорит она.

— Я дам тоже десять, — предлагает Бара, — возьми.

— Зайди к Арнольду, — советует Гитана, — он войдёт в долю.

Прихватив первое попавшее ведро (кажется, конское), дядя Бухути отправляется за пивом.

— Только лошадь свою не бери с собой! — кричит ему вдогонку Гитана. — Она нам сегодня совсем не нужна!

В палатке зверей раздаётся львиный рык. Это пробует с утра голос Зевс. Ему вторит противным голосом большой кошки пантера Лялька. Взвыли шакалы, трубит слониха Шурочка. Медведь в дальнем конце пустыря, испугавшись, пытается залезть на дерево, но верёвка мешает ему.

Цирк просыпается. Из своей палатки вылезает на пустырь семья жонглёров Серегиных. Вместо утренней зарядки они начинают перебрасываться кольцами: папа — маме, мама — дочке, дочка — брату и обратно.

Женщина-каучук Элеонора Любарская зевает, ещё раз зевает, сладко потягивается, разбрасывая в стороны руки, тянется, тянется, ещё раз зевает, откидывается назад — и в результате встаёт на «мостик».

Клоун Пинелли (О. И. Куценко — председатель местного комитета), прогулявшись до туалета, теперь стоит неподалёку от привязанного медведя и задумчиво смотрит на него, как бы пытаясь понять — почему медведь смешон и так, без всяких усилий со своей стороны выглядит смешным, а он, Пинелли, по-настоящему смешным бывает только на заседаниях местного комитета, когда призывает членов месткома не появляться на арене в нетрезвом виде.

С видом английских лордов, прибывших к папуасам, проходят через пустырь акробаты-прыгуны Довейко, три брата — два родных, один двоюродный. Это аристократы нашего цирка — из всей труппы только они трое живут в гостинице. Средний брат, Владимир Довейко, впервые исполняет на арене в Уфе рекордный трюк (двойное сальто с земли после флик-фляка и перемёта).

Братья постоянно разъезжают с фронтовыми бригадами по действующим армиям. В Уфу они прибыли на два месяца — для отработки в стационарных условиях рекордного трюка. Группа Довейко даёт этим трюком две трети всех наших сборов. Как принято говорить в цирке — Довейко кормят всю труппу. И поэтому они живут в гостинице. И поэтому они раньше всех начинают репетировать на манеже.

Как только я увидел братьев Довейко — молодых, сильных, красивых, с дерзко выпуклыми ключицами, ступающих по арене какой-то очень уверенной и гордой походкой, — мне сразу же расхотелось быть «цыганом», а захотелось стать акробатом. Взлетать птицей с трамплина под купол, раскинув в стороны руки. Или, разбежавшись из-за кулис, стремительно вырваться на арену — флик! фляк! перемёт! — и взметнуться ввысь в заднем сальто, гордо откинув голову… Или пройтись вокруг арены в боковых, арабских сальто с земли, вызывая аплодисменты… Я уже несколько раз приходил на репетиции Довейко, сидел на самой верхней скамейке, но братья на меня даже не взглянули… Они вообще с презрением относятся ко всей нашей цыганской «шараге», а вокалисток, Гражину и Снежану, разлетевшихся однажды под хмельком к ним пофлиртовать, окатили такими взглядами, сказали им такие слова, что те долго потом плакали у себя в палатке, — братья Довейко не употребляли ни грамма спиртного и на дух не выносили около себя пьяных. Только тренинг, тренинг, тренинг — небольшой отдых — и снова тренинг, тренинг, тренинг, тренинг.

Ах как мне хотелось одно время попасть в ученики к братьям Довейко! От них веяло какой-то мужской сдержанностью, серьёзностью, строгостью, твёрдостью, они были похожи на греческих героев, на древнеримских титанов, они поражали чистотой своей артистической солидарности, сосредоточенностью на общей цели, отрешённостью от всех слабостей и соблазнов жизни. Я страстно надеялся обратить внимание братьев Довейко на себя, всюду попадался им на глаза, старался мелькать, и в конце концов они решили посмотреть — на что я способен.

Но это ещё впереди, а пока…

А пока я сижу перед нашей цыганской палаткой в окружении участников аттракциона «Свадьба в таборе». Оповещённые Гитаной и Барой о том, что Бухути пошёл за пивом, все артисты нашего ансамбля уже вылезли из палатки. Даже Гражина и Снежана (с очень сильно запудренными синяками) сидят рядом друг с другом.

У нас тоже своя, почти «таборная», солидарность.

Последними из палатки выходят жена и муж — Злата и Злат Крымко (это их имена и фамилия по афише), чечёточники, очень красивые и стройные, очень страстные и молчаливые люди, по национальности мексиканцы. Как их настоящие имена и фамилии и как они попали в ансамбль среднеазиатских цыган — одному только богу известно.

В окружении всего зверинца выползают на прогулку Арнольд и Бриллинг. Впереди идут на цепи Зевс и Польди. Потом трусят на коротких ремешках шакальчики Сеня и Соня. Слониха Шурочка замыкает шествие.

Увидев в дальнем углу пустыря нашего медведя, Зевс останавливается и замирает на месте как вкопанный. Неожиданно с утра в нём просыпается охотник, хотя он уже много раз видел этого медведя. По спине Зевса пробегает крупная боевая дрожь. (Скандалистка Польди — известная трусиха, даром что хищница — прячется за льва. Шакальчики путаются под ногами у Шурочки.)

Зевс оглядывается на Арнольда — можно начинать охоту? Но Арнольд пожимает плечами и качает головой («Я думаю, что не стоит» — так надо понимать его жесты). Зевс выключается из боевой стойки и готов дальше продолжать прогулку, но тут, на его беду, показывается Бухути с ведром пива.

Арнольд и Бриллинг немедленно загоняют зверей в клетки, и на правах пайщиков, вложивших свои десять рублей в пиво, присоединяются к нашему кружку.

Роль виночерпия исполняет Гитана (как художественный руководитель ансамбля она никому не может передоверить с утра эту ответственную функцию). Ей подают пустую стеклянную банку из-под каких-то фруктовых консервов, граммов на триста, и Гитана, черпая спасительный напиток прямо из ведра, обносит всю «Свадьбу в таборе», в том числе и меня.

Мне, конечно, пиво совсем не так уж и необходимо, как взрослым. Но это форма моего самоутверждения — хотя бы перед Арнольдом и Бриллингом. Я член коллектива, мне здесь платят зарплату. Я сижу рядом со своими товарищами-артистами (не такими, правда, «небожителями», как братья Довейко, но всё-таки артистами). Я встал сегодня в семь часов утра, чтобы успеть к этому нашему ежедневному утреннему застолью. Мы сидим на земле в кружок — так же, как и во время представления на арене, сидим «по-таборному», и это можно даже рассматривать как своеобразную форму репетиции.

Мне жутко хотелось спать сегодня утром. Но я всё-таки встал и пришёл. (Хорошо, что мама работала в ночную смену — я выскользнул из дома беспрепятственно.) И вот я сижу среди своих. Я равноправный участник представления, я такой же взрослый, как и все. И разве я могу отказаться от протянутой мне Гитаной банки с пивом? Я беру банку и залпом осушаю её. Это мой «пропуск» во взрослую жизнь. Я артист цирка. И хотя мне только ещё двенадцать лет, я уже зарабатываю деньги. И поэтому я имею право пить пиво.