И ещё один квартирный «скок» слепила вскорости банда Крысина. Фома упорно искал по Москве клиентов, хранивших большие деньги при себе. Он знал по опыту — банда дело недолговечное. Хотя пока крепко держал всю шарагу в кулаке.
Надо было быстрее брать живые деньги. Золото и камни, взятые у Фуремса, лежали неоцененные. Высовываться с ними было нельзя — лягавые дежурили во всех скупках. Из денег Хмельницкого он выдал ребятам мелочишку, по тысяче рублей — на мелкое обзаведение, обещая главный делёж впереди.
Однажды от Сухаревки блатная почта принесла новость — на Журавлёвой горке, возле электролампового завода, где сливаются Хапиловка и Яуза, старичок из «бывших» толкнул особняк с мебелью. Сам переехал в какую-то лачугу. Похоже, что намыливается за кордон. Живёт один. Копейку держит в доме, но где — неизвестно. Может, зарыл.
Фома решил «оформить» старичка из «бывших». Тем более что Журавлева горка находилась в двух шагах от собственного дома, от Черкизовской ямы. Это было и легко, и опасно. Но Фома уже начинал наглеть.
К лачуге подошли вечером. В одном из окон горел свет. Фома постучал.
— Кто там? — раздался высокий дребезжащий голос.
— Милиция, — коротко объяснил Фома.
Дверь открылась. Фома шагнул через порог и схватил хозяина высокого голоса сразу за обе руки.
Но неожиданно был отброшен назад с такой силой, что чуть было не сломал себе шею на каких-то вёдрах, коромыслах и чугунах.
Со стариком еле справились всей бандой. Втащили в комнату, привязали к стулу. Фома, потирая ушибленную спину, с интересом разглядывал человека из «бывших». Это был седой, широкоплечий, костистый мужчина лет под шестьдесят, не больше, с продолговатым лицом, сильно развитым подбородком и голубыми навыкате глазами. Порода и военная выправка чувствовались в нём за версту.
— Ты чего же дерёшься, дед? — миролюбиво спросил Фома. — К тебе из милиции пришли, а ты пихаешься.
Старик каменно молчал.
Крысин пошарил глазами по комнате. Обстановка была элементарная, бедная, но в углу мигало углями какое-то сооружение из кирпичей, нечто вроде самодельного камина. На краю камина лежали железные щипцы.
— Не хочешь, значит, разговаривать с милицией? — покачал головой Фома. — Ну, да ладно. Обманывать тебя долго не будем. Мы, дедушка, не из милиции, мы уголовнички. Где у тебя деньги-то зарыты? Сам покажешь, или щипчиками тебе вот этими немного уши прижечь, а?
Старик неожиданно громко расхохотался.
— Ми-ли-ция! — нараспев, передразнивая Фому, повторил он. — Я-то думаю, почему милиция похожа на уголовников, а выясняется, что это уголовники похожи на милицию! Ха-ха-ха!
Крысин поскучнел лицом.
— Давайте щипцы, — тихо приказал он.
Ему подали щипцы.
— Осведомлены вы неплохо, — презрительно глядя на Фому снизу вверх, сказал старик, — деньги у меня действительно есть. Дом вот продал фамильный, отцовский…
— И мебель фамильную, — добавил Фома.
— И мебель, — согласился хозяин.
— Ну, где деньги? — шевельнул щипцами Крысин. — Добром прошу. Не заставляй грех на душу брать.
— Дай закурить! — властно сказал вдруг старик и кивнул головой на стол, на котором лежал раскрытый портсигар.
И Фома неожиданно для себя послушно взял из портсигара папиросу, сунул её хозяину дома в рот и зажёг спичку.
— Так ты думаешь, — окутался дымом старик, — что я, аристократ и боевой офицер, испугаюсь твоей пытки?
Он бешено вскочил на ноги вместе с привязанным к нему стулом, но тут же, потеряв равновесие, упал на пол.
— Вор, бандит, сволочь! — орал старик с пола. — Жги, пытай, калечь! Я не скажу тебе ни слова!
— Я, дедушка, не сволочь и не бандит, — философски изрёк Фома, отбрасывая щипцы. — Я красный вор. Я у бедных денег не беру, я их только у богатых беру.
Он давно уже заметил, что старик несколько раз бросал беспокойный взгляд куда-то в угол комнаты. И теперь, лёжа на полу, он опять тревожно посмотрел в ту же сторону.
Фома пошёл в угол. Хозяин завозился на полу, заскрипел зубами и, извиваясь как змея, пополз за ним.
— Поднимите его, — приказал пахан ребятам, — и держите крепче.
Старика снова усадили на стул.
В углу сильно пахло клеем. Запах шёл от стены. Фома оглядел стену — она вся была оклеена новыми обоями. Фома перевёл взгляд на другую стену — и она тоже была оклеена новыми обоями. Вся комната сплошь и, видно, наспех была облеплена незатейливыми, жёлтыми в полоску новыми обоями.
А в углу, куда беспокойно смотрел хозяин дома, один лист, вероятно, был приклеен в самую последнюю минуту, и уголок его отлепился от стены.
Крысин потянул за уголок — старик дёрнулся на стуле.
— Фома, слышь, — испуганно позвал один из бандитов, — кажись, помер он…
Фома подошёл к стулу — хозяин дома был мёртв.
— «Пиковая дама», — тихо сказал кто-то из налётчиков, очевидно, не чуждый литературе, — произведение Пушкина…
— Почти «Пиковая дама», — перебил его ещё больший знаток литературы. — Там была старуха, а тут старик. Тройка, семёрка, туз.
— Ребята, срывайте обои, — волнуясь, торопливо приказал Фома, — там деньги…
Через пять минут, когда все обои были сорваны, перед ошалелым взором банды предстала потрясающая, не виденная ещё ни разу никем из бандитов картина вершины человеческой скупости: все четыре стены комнаты от пола до потолка, ровно, со скрупулёзной точностью, как по линейке, были обклеены червонцами. Все купюры были тщательно подогнаны одна к другой. В некоторых рядах, особенно ближе к полу, купюры были наклеены друг на друга по две, по три, а то и по четыре штуки.
— Окно занавесьте! Трое на шухер! — скомандовал Фома. — Остальным — греть воду!
Всю ночь банда тёплой водой и тряпками смывала со стен деньги. Старика вытащили в коридор, и он лежал там одинокий, всеми забытый.
Работе никто не мешал — дом стоял на отшибе, окно выходило на высокую железнодорожную насыпь.
К утру отмытые от клея деньги обсохли. Их было без тридцати шести тысяч полмиллиона рублей.
Свободное копирование
