|
|
Во время продолжительного траура (1825–1826 гг.). Любовь Осиповна как-то сблизилась с нашим семейством; начала ходить к нам в гости и мы вместе коротали скучные, зимние вечера: игрывали в карты, в лото, или на бильярде и тут, незаметным образом, наша склонность друг к другу начала усиливаться день ото дня… Хотелось-бы мне теперь оживить в моей памяти то счастливое время моей юности, когда чистая любовь наполняла мое молодое сердце; в голове было столько светлой мечты; будущность рисовалась в розовом цвете… но, мудрено в 60 лет[1], когда голова наполовину обнажена, наполовину забелена сединой, когда и кровь стынет, и дряхлость одолевает — мудрено описывать прекрасное прошлое, давно минувшее, как сновидение!.. Одинаковость наших характеров много способствовала нашему сближению. Помню, как однажды я подарил Любови Осиповне подсвечник и стаканчик, выточенные мною из карельской березы. Она поставила их на свой столик, где лежали разные ценные вещицы: браслеты, серьги, кольца и проч. Как-то утром, беседуя с нею, я сказал полушутя: — Вот, Любовь Осиповна, теперь мои ничтожные подарки вы поместили на почетном месте, а придет пора, когда цена им поубавится: вы отдадите их кому-нибудь из знакомых, или, просто, велите вашей горничной убрать их с глаз долой… — Почему вы так думаете? — Потому, что на свете нет прочного счастия. Вы, во время траура, скуки ради, сошлись с нашим семейством, подружились со мной; я забавляю вас иногда анекдотами, балагурю, шучу… Но, наконец, и это вам прискучит! Откроются театры, обыденная ваша жизнь войдет в свою обычную колею: новые роли, новые сценические успехи увлекут вас в свой водоворот, а мы тогда хотя и будем ежедневно видеться, но продолжится-ли наша теперешняя дружба? — Как теперь, так и всегда. — Ах, если бы я всегда был так счастлив, как теперь! — А кто-же вам в этом помешает? — Если не вы сами, так ваши поклонники, обожатели, театралы… — Какие пустяки! — Все на свете начинается с пустяков. Но если вы называете меня другом, то будьте откровенны, признайтесь: разве эти блестящие светские обожатели ваши не кружили вам голову? — Кружили, да не вскружили. — Это вы говорите о прошлом; а кто поручится за будущее? Она замолчала на минуту, потом взглянула на меня и с улыбкою сказала: — Кто так, как вы, успел в настоящем, тому можно надеяться и на будущее… — Покорно вас благодарю; но я не так самолюбив, чтобы шутку принять за истину. — Ах, Боже мой, не давать-же вам клятвенного обещания! — Разумеется. Где клятва — там и преступленье! В это время, по мостовой загремела коляска. Любовь Осиповна подошла к окну и поклонилась кому-то из знакомых своих театральных поклонников, которые довольно часто разъезжали мимо нашего дома. Я тоже выглянул за окно: это был один из гвардейских офицеров особенно упорно ухаживавший за Дюровой. Эта противная коляска, будто черная кошка, пробежала между нами. — Ну, Pierre, что-же вы замолчали? — сказала моя любовь, садясь на прежнее место. — Я и то сказал вам много лишнего… — Вы сегодня какой-то странный: хотите разыгрывать резонера… — О! в 20-ть лет мудрено играть друзей-резонеров; их, обыкновенно, или вовсе не слушают, или смеются над ними. — Полноте интересничать! Вы сегодня мне ни в чем не хотите верить… — Хорошо, если бы это было только сегодня. — Вот как! Стало быть это будет долго? — Да; может быть до тех пор, пока вы не перестанете любопытствовать, кто проезжает мимо ваших окошек. — Вот забавно! Разве по нашей улице ездят только для меня одной? — Конечно, нет; эта улица называлась Офицерской гораздо прежде, нежели вы переехали в этот дом! Она улыбнулась и, грозя мне пальцем, сказала. — Pierre, кажется ваша дружба хочет переменить амплуа? — О, это ни к чему-бы не повело. Мы, в последнее время, сошлись с вами, потому, что наши характеры сходны между собою: мы шутим, острим; но из нашей дружбы вероятно не выйдет ничего серьезного. Вам, с вашим талантом, предстоит блестящая карьера, на сцене: а я на ней занимаю амплуа жалких любовников и едва-ли мне когда нибудь удастся выбраться из златой посредственности. Да если бы вы и начали чувствовать ко мне что-нибудь более дружбы, так это мало-бы принесло мне пользы. Вас окружает столько соблазна; ваши подруги, которые сумели обеспечить свою будущность, стали-бы смеяться над вами и отговаривать вас от этой невыгодной партии! |