Александровское время - 11

Я ездила в Большую оперу с моими знакомыми и была поражена элегантным разнообразием всего собрания, а также богатством спектакля и всем составом оркестра. В Comedie Française я была в ложе г-жи Шаро и г-жи де-Люксембург. Ложа эта была с решеткой, против ложи Бонапарта. Он пристально лорнировал меня во время антрактов. Я сделала ему ту же честь, и, если бы глаза мои были кинжалами, мир давно бы уже избавился от этого чудовища. В его ложе, в опере, у него было зеркало на рессорах, которое он поворачивал, по желанию, и видел все происходившее в партере. Приехав в оперу, можно было тотчас узнать, должен ли приехать туда Бонапарт: ставили взвод солдат у двери, в которую он должен был войти, а маленькие окна, открывающиеся из ложи в коридор, бывали все затянуты. Наполеон боялся всего, кроме преступления. После оперы я ездила ужинать в отель Шаро с семейством Турсель и г-жей Тарант. При стойком характере невозможно быть любезнее и привлекательнее г-жи Августины де-Турсель. У нее природный ум, который ничего не заимствует и, подобно ручью, увлекающему цветы, представляет одно лишь приятное.

Два лакея внесли круглый стол, поставили вокруг четыре кресла (servantes)[1] и ушли. Небольшой прелестный ужин, сервированный нами самими, поддерживал веселость нашего общества. За ним царила самая непринужденная болтовня: у нас не было этих нескромных посетителей, которые пристально смотрят на вас, будто завидуют каждому куску, который вы кладете себе в рот. Когда чувствуешь себя непринужденно, то является любезность; доверие придает ей невыразимую прелесть. Слова при встрече не сталкиваются: это красивый аккорд с приятными вариациями.

Я ездила также иногда ужинать с г-жей де-Тарант в отель Караман и очень весело проводила там вечера. У г-жи де-Сурш самый оригинальный ум. Утонченный разговор г-жи де-Водрёйль соединяет мягкость и изящество. Г-жа де-Баши думает только о небе. Когда она попросила отца своего нарисовать ей рай в том виде, каким он представлял его себе, отец ее нарисовал тогда веселую деревню, населенную пастушками с их посохом и пастухами, игравшими на свирели, овцами, ручейками, бутонами роз и посреди г-жу де-Баши в платье со шлейфом, в куафюре с перьями и в облаках, игравшую на гитаре. Не зная основных правил рисования, г. де-Караман имел дар выражать все, что хотел. Он сделал странную, живописную коллекцию всех счастливых и несчастных минут своей жизни. Я мало видела пожилых, более веселых и почтенных на вид. Он сохранил все свои способности до 84 лет. Женитьба младшего сына уложила его в могилу: он не мог утешиться, что жена его, г-жа Тальен, известна своей красотой и очень дурной репутацией.

Г-жа Кошелева, приехав в Париж, наняла апартаменты в в отеле Караман, любезного хозяина которого она знала со времени своего первого путешествия во Францию. Она предложила мне сделать визит г-же де-Монтессон, которая принимала два раза в неделю. Мы отправились к ней в среду: я прошла по анфиладе комнат, богато и элегантно меблированных. Г-жа де-Монтесон сидела в овальной гостиной, отделанной с замечательным вкусом и наполненной обществом. Она играла в реверси[2]. Княгиня Долгорукая, покрытая брильянтами, сидела перед ней так же, как и госпожа Замойская, сестра князя Чарторижского, молоденькая и хорошенькая женщина. Эти две дамы возвратились с обеда в Сен-Клу[3]. Они вскоре вышли. Г-жа де-Монтессон хотела встать, чтобы проводить их, но я остановила ее, сказав: «Позвольте мне, madame, оказать эту вежливость моим соотечественницам и не допустить, чтоб вы для них беспокоились». Г-жа де-Монтессон закричала: «Княгиня, г-жа Головина не хочет, чтобы я вас провожала. Имейте дело с ней». Княгиня была сконфужена, а я кусала себе губы, чтобы не рассмеяться. Со времени моего путешествия в Бессарабию[4] княгиня не говорила и не кланялась мне более. В минуту нашего отъезда г-жа Клермон оттолкнула свой игорный стол и побежала за мной. — «Не правда ли, графиня, вы не забудете мою пятницу: я особенно ценю честь принять вас у себя, но, Боже мой, это день бала, назначенного княгиней Долгорукой: вы, вероятно, будете на нем?» — «Жертвую вам его без сожалений, — отвечала я, — не благодарите меня за то, прошу вас». Г-жа Клермон продолжала свои нескончаемые выражения благодарности, а я — свои протесты. Эта комическая сцена очень забавляла г-жу Кошелеву.

Г-жа де-Монтессон была тайно обвенчана, без согласия короля, с герцогом Орлеанским, отцом Филиппа Эгалите, она была богата, так как получила большое наследство от герцога. Бонапарт просил ее открыть свой дом и пригласить старое и новое дворянство; но она долго не могла достигнуть этого единения. Она умерла после моего отъезда.