Александровское время - 9

В это время Бонапарт был консулом, и двор его находился в Тюльери. Общество, которое я видела, представляло поразительный контраст с тем, которое я встречала по другой стороне мостов. То была квинт-эссенция старинного дворянства, неприкосновенная в своих принципах и сделавшаяся жертвой революции. Душа и сердце находили отраду среди этого редкого единения. Ум мог только наслаждаться всем представлявшимся ему: тон, грация, а в особенности принципы, привлекали, восхищали и заставляли наслаждаться обществом, в котором твердая последовательность убеждений соединялась с самой естественной любезностью. В скором времени со мной стали обращаться в отеле Шаро и в отеле Караман, как с сестрой; друзья того и другого семейства осыпали меня вниманием. Самолюбие мое могло бы быть польщенным, если бы я имела время думать о том, но душа моя была слишком глубоко тронута, чтобы я могла заниматься собой. Граф Морков, наш посланник в Париже[1], приехал спросить меня, к какому 16-му желала я назначить мое представление к первому консулу[2]. — «Вы удивляете меня, — сказала я ему, — неужели вы думаете, что я поеду ко двору этого простонародного короля? Я не затем приехала сюда, чтобы унижаться». — «Но если вы не представитесь, то будет слишком заметно: все ваши соотечественницы это сделали. Англичанки, польки, немки, никто этого не избежал». — «Если-б даже и китаянки были там, я все-таки не поехала бы». — «Вы повредите г-же де-Тарант: подумают, будто она вам это советовала, и у вас будет так много неприятностей, что вы будете вынуждены оставить Париж». —  «Я оставлю его с удовольствием, если это будет нужно для доказательства моих принципов; что же касается г-жи де-Тарант, то с ней ничего другого не может случиться, как только предложат ей выехать из Франции, и она это сделает без особенного горя». Граф Морков, видя, что ничего не выигрывает, замолчал, беспокоясь, как бы ему не было какого либо запроса и замечаний из-за меня.

Экипаж мой был готов: это была хорошенькая двуместная карета, запряженная лошадьми, с коротко обрезанными хвостами, по-английски. Ливрея моя была цвета голубого, красного и черного, богато украшенная галунами, шляпы — перевязанные по французской моде, с плюмажем цвета моего герба. Оказалось случайно, что ливрея моя походила на будничную ливрею французского короля: потому-то она и делала впечатление на верноподданных. Кареты были тогда редки, ливреи не существовали: боялись, как бы они не произвели сенсации на улицах. Но я решилась всем бравировать: села в карету в сопровождении двух выездных лакеев и отправилась делать визиты моим соотечественникам. Приехав в улицу Баси, я увидела радостные демонстрации народа: простые женщины взлезали на всевозможные предметы вдоль дома, крестились и кричали: «А, возвращаются добрые времена!» Проехав Королевский мост и площадь Людовика XV-го, я остановилась на углу Елисейских полей, у ворот дома г-жи Дивовой. Она увидала меня в окно и была поражена, удивлена моей смелостью проехать в приличном экипаже по улицам Парижа. — «Боже мой, неужели вас не обидели?» — сказала она мне. — «Напротив, были очень довольны меня видеть». — «Андрюша, душа моя, — сказала она мужу — закажите нашу ливрею с завтрашнего дня». Г. Морков также последовал моему примеру.

Много лиц приезжало с визитом к моей матери, к которой относились чрезвычайно любезно и с большим уважением. Квартира ей очень нравилась: ей стоило только открыть дверь, чтобы быть в саду; терраса была обставлена розами; мать моя велела прибавить малую беседку из каприфолий. Здоровье ее удивительно поправилось: нервные припадки совершенно оставили ее с самого начала нашего путешествия.