На острове смерти "Каргопольлаг" - 2

На следующий день мы отправились в глубь Архангельской области - на Лёкшм-озеро. Ехали на грузовике. Дорога вся в рытвинах и колдобинах. Мы орём хором: «Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза!» По обеим сторонам – глухой лес. На дороге – солнце, а за первым рядом деревьев – сразу же вековая тень. И вдруг – лес расступается, глаза слепит живое серебро – озеро или речка. Поля усеяны большими белыми валунами-моренами и огорожены косыми плетеными заборами-огородами. За деревнями стоят полуразрушенные церкви, а иногда – маленькие часовни.
Вот и Лёкшм-озеро - огромное, ярко-синее, в белых бурунах. Противоположный берег едва виден. На самой середине – лесистый островок, круглый и аккуратный, словно воздушный пирог на блестящем блюде. Черные просмоленные лодки привязаны к дощатым мосткам у берега. На откосе – баньки. По озеру раскинуты белые поплавки рыбачьих сетей.
Мы остановились в деревне Хвалинской, у Осипа Матвеевича Макарова и его жены, Анны Васильевны, в высоком из почерневших бревен доме с маленькими окнами под самой крышей.  Жилые комнаты – на втором этаже. Скотина - внизу. Слышно блеянье овец, похрюкивание свиньи, коровье мычание. Тянет навозным запашком. Но комнаты чистые, пол белый, скобленый. По стенам – крашеные лавки. Рядом с иконами – плакаты: «Слава Советскому народу!» «За три рубля можно выиграть стандартный жилой дом!» 
Хозяйка тут же поставила самовар и начала жарить на плите свежевыловленных окуней.  Эрна Васильевна села набрасывать план работы, Екатерина Александровна, взявшая на себя роль завхоза, выкладывала на стол колбасу и прочие городские продукты, а мы пошли пройтись по деревне.
Это была когда-то, видно, большая деревня, но теперь многие, крепкие на вид,  дома стояли с забитыми крест накрест окнами и дверями.
На окраине – стройная деревянная церковь, за ней – кладбище. Мы  фотографировали друг друга на фоне церкви.
Подошел старичок с двумя маленькими белоголовыми девочками. Все трое вежливо поздоровались. Смотрели, как мы фотографируемся. На вопрос – старинная ли церковь - старичок охотно рассказал (а Женя Костромин записал в тетрадь, с которой не расставался):
- Не вельми старинная. Это церковь Спаса. Построил ее Алексей Иванович Новожилов, без единого гвоздя. Годов сто тому уж будет. Говорят, в Спасов день он забрался на колокольню, выстал на крест и на три стороны поклонился. Ну, люди ему денёг надавали, подарков. Он сам из наших мест,  Лёкшм-озерский. Я уж этого не помню, манить не стану. А самого мастера-от помню, я тогда еще мальчонкой был. А теперь уж мне восемьдесят восемь годов.
Внутри церкви полно диких голубей. Всё загажено, и не только птицами. На бревнах вырезаны надписи: «Коля. 1937»; «Здесь были Сережа и Алексей. 1940».
- Закрыли ее в тридцатом году, - объяснил старик. - А с тех пор в ней чего только не было. И пересыльная тюрьма, и картошку в ней хранили, и клуб молодежный одно время был. Дак теперь и крыша вся сгнила начисто, и молодежи никого не осталось.
            Веселой гурьбой вернулись в дом и сели пить чай из тульского старинного самовара. Хозяйка подала к хрустящим окунькам необыкновенно вкусные рассыпчатые лепешки, которые она называла колобками, и ватрушки с творогом. За чаем объяснила, что окошки в здешних домах высоко над землей потому, что зимой дом заваливает снегом. Всё хозяйство при доме. И скотина, и сеновал, и кладовые.
 Когда убрали со стола, Анна Васильевна открыла большой кованый сундук и показала нам «досюльные» наряды времен своей молодости – сарафаны, казачки, расшитые покрывала, шали. Еще показала книгу в обгоревшем по краям кожаном переплете с металлической застежкой, бережно завернутую в белый чистый платок с бахромой.
- Когда церковь-от разоряли, - объяснила она, - Молодежь согнали - книги жечь церковные, дак. Батюшка увидел – а там и его внук, пионер, книги жег – пришел домой, повернулся к стене и помер. А которы книги не сгорели, люди потом из кострища достали, да тайком унесли. Вот и я это Евангелие берегу, дак.
Всё было интересно, необычно – и особый говор, и «досюльные» расшитые сарафаны, и старинное Евангелие, и мычание коровы внизу, и непривычная, очень вкусная снедь. Всё вокруг – крепкие заколоченные дома, мертвая, но так искусно срубленная без единого гвоздя церковь, что и сейчас еще поражала красотой – говорило о высокой, с традициями, деревенской культуре, о когда-то прочном, умном укладе, разоренном и погубленном.

С утра мы разделились на пары и отправились по домам записывать песни, старины и стихи (баллады здесь называют «старинами», а былины – «стихами»). Вся деревня уже знала, что приехали «люди с Москвы, записывать писни для науки». Нам с Леной Кузовлевой поручили обойти три избы. Для нас с ней это был первый такой опыт, мы немного робели. 
Но в первой же избе нас приветливо встретила старушка Пелагея Ивановна Макарова (в этой деревне все Макаровы), усадила за стол, напоила «цаем» с брусничным пирогом, а на нашу просьбу спеть – задумалась, а потом, не ломаясь, запела. Голос у нее был высокий, сильный. Мы с Леной  записывали, как нас учили: она первую строчку, я – вторую. Записали свадебные - про белую лебедушку, которая попала в стаю гусей, про злую свекровь – мы только успевали записывать. Лена восхищалась:
- Как вы много песен знаете!
- Дак… Писня – не молитва, ей недолго учиться.
Потом снова пили «цай», Пелагея рассказывала: восемьдесят лет, муж на лесоповале погиб, сыновья на войне убиты, дочь умерла.
- Все в земле, одна я поверх земли. Нога не ходит, рука не водит, язык не вертится – стара стала. Спасибо, хоть писни мои в Москву пойдут, людям.
В следующей избе нам не повезло. Хозяйка, Клавдия Макаровна, заявила, что ничего нам не скажет, а то ее потом заберут. Напрасно мы убеждали ее, что песни нужны «для науки», и никто ее не заберет, кому она нужна  – старуха только мотала головой и твердила: «ницяго не малтаю».
Зато в третьей избе мы напали на золотую жилу. Николай Емельяныч был подвыпивши, усадил нас за стол, сам сел на лавку возле печки, начал с частушек, потом оказалось, что он знает почти забытые в этих местах былины о Микуле, об Илье Муромце, о Егории Храбром. Потом принялся рассказывать байки про леших.
- А вы сами-то, дедушка, верите в леших? – спросила Лена.
- Кто его знат, – ответил он. – Вы-то, молодые, конешно, не верите. А другой раз по лесу бродишь и не можешь выйти. Блудишь – кто как не леший водит?
 Он и сам был похож на лешего - хитрого, с седой, веником, бородой.
Мы записывали чуть ли не до двенадцати часов ночи. Юра и Женя, когда мы им рассказали про былины, взвыли от зависти и заявили, что завтра сами пойдут к старику – может, он еще какие былины знает.