Письма об Испании - 41

   Главное несчастие Испании в том, что она отстранена была от того движения, которое составляет почву новой истории Европы, и не только это движение здесь нисколько не проникло в народ, даже высшие классы остались ему чужды. Вот существенная причина этой удивительной неопределенности всех политических движений Испании. Она хочет и ищет формы, не уяснив себе сначала сущности, не усвоив содержания; а потому, несмотря на все внешние реформы, несмотря на то что нигде теперь правительство не составляет больше законов и проектов для всякого рода улучшений, несмотря на нескончаемые речи, которые говорятся в палатах кортесов, -- финансы, судопроизводство, администрация остаются в том же виде, как они были при блаженной памяти испанских королях, -- и продажность, подкуп, взятки властвуют по-прежнему.

   В продолжение последних 8 лет законы делались, переделывались и уничтожались с такою быстротою, что испанцы потеряли всякое уважение к ним и всякое понятие о законности; усталые от этих беспрестанно меняющихся маленьких деспотов, которые думают только о своих карманах, испанцы начинают теперь мечтать 6 твердой энергической власти, которая внесла бы порядок в этот общественный хаос. Эспартеро пользовался сначала большим народным доверием, но, к несчастию, это был человек ограниченный, и для Испании не сделал он ничего. Это был только храбрый и честный генерал -- и нисколько государственный человек; у него не было никакой определенной цели -- ни на что не умел он откровенно решиться, запутался в дипломатических тенетах, подставленных ему Людовиком Филиппом, и опротивел всем -- и друзьям, и врагам. Испанцы, которые отличаются такою меткостию в даваемых ими прозвищах, в последнее время его регентства прозвали его Duque de nada (герцог Ничего). Если его имя упоминается в народных смутах, особенно в Мадрите, то это потому только, что он устроил и вооружил гражданскую гвардию. Она совершенно уничтожала влияние армии и правительства, делая каждую провинцию небольшою самостоятельною республикой. Это положение дел было отрадою для индивидуальной гордости испанцев, для их чувства провинциальной независимости. Состояние постоянного волнения было для них то же, что для рыбы вода. Народу, привыкшему ко всякого рода лишениям, без промышленности, без торговли, нечего было терять в этих волнениях. Армия трепетала народной милиции, при ней никакое правление не может быть прочным. Наконец, полтора года тому, министерство Нарваэса отобрало оружие у гражданской гвардии и распустило ее. Вся сила прогрессистов была уничтожена этою мерою. Но есть провинция в Испании, которой народ, несмотря на уничтоженную милицию, сохраняет по-прежнему свою гордую самостоятельность: это Каталония, и преимущественно Барселона. В последних волнениях Барселоны,[1] по случаю введения конскрипции, назад тому 4 месяца, батальон солдат вышел разгонять толпы народа. Они оробели перед ружьями. "Ведь мы можем умереть только один раз! -- закричал один работник. -- Обезоружим солдат!". Все это произошло с такою быстротою, что передние ряды едва успели выстрелить, как батальон был обезоружен; может быть, и солдаты не делали большого сопротивления. Следствием этого было то, что начальство вывело весь гарнизон из Барселоны. Нарваэс знает энергическую самостоятельность каталонцев и старается избегать с ними столкновений, и для "модврадосов" (умеренных-- партия, в руках которой настоящее правительство Испании) спокойствие Каталонии значительнее расположения всех остальных провинций именно потому, что каталонцы каждое свое pronunciamiento поддерживали с неколебимою энергиею. От этого вся Испания смотрит на Каталонию с почтением, и в смутное время глаза всех провинций устремлены на нее. Всякое движение, в котором Каталония не примет участия, не может иметь успеха. Во время последних беспокойств в Мадрите, по случаю увеличения налогов, прогрессисты ждали, как манны, известий из Каталонии, думая, что новая система налогов приведется в исполнение в Барселоне вместе с Мадритом. Но "умеренные" поступили умнее, нежели как надеялись прогрессисты: они слишком хорошо знают Каталонию, и до сих пор еще новые налоги не введены в Барселоне. С другой стороны, "умеренные" начали с того, что хотят сначала приобрести к себе расположение фабрикантов и рабочего класса; для этого они приняли самые строгие меры против контрабанды, обещали самый запретительный тариф, и фабричная Барселона теперь совершенно покойна.

   Без всякого сомнения, в испанском народе столько же нравственных сил, как и в любом европейском, -- может быть, даже более, -- и все данные, чтоб стать наряду с первыми европейскими народами; но для достижения этого нужны не слова, не возгласы, не убаюкивание себя прежнею славою, а работа в поте лица, народное воспитание, промышленность, трудолюбие.[2] В истории нет волшебных жезлов, которые в одну минуту дают государству и славу, и богатство, история не знает внезапных откровений, которые вдруг делают народы и богатыми, и сильными, -- и здесь кстати напомнить слова Гизо,[3] сказанные им, впрочем, лет 20 назад: "Les empires n'ont point de jours ni d'annees critiques; leur fortune ne depend pas de l'influence des corps celestes; ils n'ont d'autre genie et ne connaissent d'autre destin que la bonne ou la mauvaise administration" (Государства не знают ни дней, ни годов критических; их благоденствие не зависит от влияния небесных тел; для них нет иного гения, они не знают иной судьбы, кроме хорошей или дурной администрации).