Письма об Испании - 28

   Мечеть в Кордове принадлежит к самым древнейшим постройкам арабов: она начата была в конце восьмого века, вскоре после завоевания Кордовы. Первым делом арабов при завоевании всякого города было тотчас же построить мечеть и завести школу. В противоположность всем народам, арабы как в своих колоссальных памятниках, так и в простых домах не только пренебрегали наружностию, но словно с намерением делали ее как можно проще, как можно обыкновенное, сосредоточивая всю роскошь украшений на одну внутренность здания. Так, наружность мечети (она до сих пор удержала свое название mezquita) нисколько не приготовляет к тому поразительному впечатлению, которое испытываешь, войдя в нее. Вдруг вступаешь в лес мраморных колонн, глаза разбегаются в бесчисленных рядах их, теряющихся в сумрачной дали; редкие, маленькие окна едва пропускают свет, так что полусумрак, царствующий здесь, еще более увеличивает необыкновенность впечатления. Верх этого огромнейшего храма состоит из полукруглых (подковою) арк (прорезанных такой же формы маленькими арками), опирающихся на колонны из белого, желтого, зеленого мрамора, яшмы, порфира. Самым любимым украшением испанских мавров была эта арка подковою; они расточали ее всюду. Спокойная и мягкая форма полукруга, употребляемая античным и древнехристианским искусством, словно не удовлетворяла их: тревожный дух восточных племен требовал формы, которая представляла бы глазам живую игру силы; и действительно, в арабской арке есть что-то кокетливое, смелое, игривое. Не стану говорить о прежних украшениях мечети; довольно, сказать, что и теперь еще, несмотря на христианскую переделку середины ее, здесь осталось более 900 колонн! При арабах храм днем и ночью освещался висячими лампадами; их было несколько тысяч.

   Словно ходишь по густому лесу колонн, разросшихся в бесчисленные, переплетающиеся своды. Они не очень высоки, но чрезвычайно легки, изящны и без пьедесталей -- кажется, словно растут из земли. Колонны большею частию взяты из античных зданий, частию сделаны по их образцу, но с примесью арабской фантазии. Над ними и под навесом главных арк находятся еще небольшие четырехугольные колонки, соединенные меж собою полукруглыми маленькими дугами, и сверх всего -- плоская дубовая крыша, некогда украшенная роскошными резными, золочеными арабесками. До 1528 года мечеть оставалась нетронутою, хотя и обращенною в церковь, но тогда духовенство Кордовы, несмотря на сопротивление городового совета, выпросило у Карла V позволение проделать окно, и вместо окна сделало в самой середине мечети огромный придел, по величине своей настоящий храм в готическом стиле. Умный Карл V, узнавши об этом, очень жалел, что не сохранили вполне такого колоссального и единственного в Испании памятника арабского религиозного зодчества. Христианская пристройка удивительно грандиозна: испанский готизм отличается от германского своими великолепными, широкими формами, торжественности") и ясностию, но переход из этого высоко и светло вскинутого свода в низкие, рассыпающиеся и уходящие в сумрачную даль своды мечети производит неприятное впечатление. Везде в другом месте эта пристройка составила бы превосходный собор (особенно замечательны тут деревянные резные хоры испанского художника Pedro Duque Cornejo, над которыми трудился он десять лет, -- работа истинно мастерская), но здесь она нарушает только впечатление зодчества восточного. Кроме этого, маленькие приделы обезображивают невыразимую простоту арабского храма, в котором все дышало единством бога и отвращением к идолопоклонству. К счастию, остались возле алтарей некоторые следы богослужения мечети: три или четыре фонтана, служившие для омовения, и mirhab, часовня созерцания, -- довольно большая нишь, означавшая во всех мечетях ту сторону, где находится Мекка; сюда должны были обращаться правоверные в своих молитвах. Надобно видеть, с какою изящною роскошью украсила ее арабская фантазия! Вся она из самого чистого белого мрамора с маленькими колонками, окруженными мозаикою из цветных кристаллов; всюду разбросаны изречения Корана; буквы из золоченых кристаллов, и около всего этого вьются самые роскошные, самые капризные арабески.

   Почти в одно время с мечетью, за пять миль от Кордовы, на берегу Гвадалквивира выстроен был арабами дворец. По сказаниям арабских историков, это было здание великолепия удивительного, с 4300 колоннами. Теперь от него не осталось ни малейшего следа. Да и сама Кордова при мавританском владычестве имела 200000 домов, 90 000 дворцов и 900 бань; 12 000 деревень служили ей предместьями. Теперь в Кордове едва ли есть 30 000 жителей, город в самом жалком виде. К невежеству и фанатизму испанцев присоединилось еще и землетрясение, которое в 1589 году разрушило большую часть города.

   Гостиница, в которой стою я, есть вместе и кофейная; хозяин -- француз, оставшийся в Испании после 1823 г.[1] Ее мавританский, с тонкими, изящными колоннами двор (patio), густо покрытый виноградом с огромными темными кистями, дает днем самую отрадную прохладу, которую еще увеличивает бьющий посереди фонтан, обсаженный крином;[2] по вечерам эти великолепные цветы имеют запах упоительный, страшно раздражающий нервы и воображение... Днем patio обыкновенно пуст, вечером наполняется женщинами и мужчинами, приходящими освежаться апельсинным, слегка замороженным соком (naranjada). Я, по обыкновению, где можно, завтракаю и обедаю почти одними плодами; теперь время разного рода фиг, дынь, гранатов, винограда, но... увы! здешние плоды так сладки, что нет возможности их есть, и я тоскую по арагонским персикам. Жители Кордовы теперь заняты на днях расстрелянным здесь атаманом разбойников, и я по этому случаю наслышался много подробностей о разбойниках испанских. Но об этом классическом предмете надобно говорить обстоятельно. Сегодня вечером должен проехать здесь дилижанс, в котором я авось найду место до Севильи. Вот уже неделя, как живу в этой унылой Кордове,[3] и если б не это длинное письмо к вам,[4] я давно бы смертельно соскучился. Зато вы потерпите за меня.

   Посылаю к вам его из Севильи, куда приехал вчера и застал великолепнейшую corrida de toros (бег быков); семь быков и 22 лошади остались на месте; но эта corrida так поразила и взволновала меня, что я решительно не в состоянии теперь писать. До следующего письма.