Письма об Испании - 25

   После скал Сиерры-Морены природа начинает значительно изменяться: рощи олив, виноградники встречаются чаще и чаще, и чем ближе к Андалузии, тем растительность сильнее. По краям дороги показывается наконец бирюзовая зелень алоэ, местами попадаются кактусы: характер пейзажа изменился; чувствуешь, что находишься уже под другим небом; климат, архитектура строений, одежда, обычаи -- все говорит, что находишься в другой стране. Вышитая пестрыми арабесками куртка сменяет темные ламанческие камзолы; народ бойчее и опрятнее, селения живописнее, женщины красивее и щеголеватее. Их чудные черные волосы широкими клубами связаны на затылке. Заветный испанский балкон исчезает; дома низенькие, почти без окон на улицу; внутри дома квадратный, с деревьями и цветами, дворик, окруженный галереею и тонкими мавританскими колоннами: на этот двор выходят окна и двери комнат. На всем лежит мавританский колорит, и этот колорит так силен, что до сих пор городки и деревни Андалузии имеют восточный характер.

   Кордова -- совершенно мавританский город. Невысокие белые дома без балконов и окон, узкие, вьющиеся улицы, по которым ходишь словно между двумя стенами, окон нет, одни двери. Но если иная дверь отворена, то невольно остановишься и засмотришься. Садов в городе нет, и нигде не встретишь зелени; кое-где, правда, из-за белой стены поднимается вершина пальмы; при этом дневном безлюдьи, тишине и однообразии улиц как красиво и задумчиво рисуется вершина пальмы на темно-голубом безоблачном небе и яркой белизне домов! Ничто тут не напоминает о нравах и обычаях европейских. Каждая случайно отворенная дверь открывает очаровательный садик -- тут и апельсинные деревья, и редкие цветы; он обыкновенно обнесен высокою стеною, за которою скрыта вся зелень. За садом квадратный дворик; тонкие мавританские колонны разноцветного мрамора поддерживают арабские своды окружающей его галереи, на которую выходят окна и двери жилых комнат; посреди шумит фонтан в мраморном бассейне. Крыша этого двора (patio) состоит или из винограда, которого густая зелень не пропускает сквозь себя лучей солнца, или из холста. В этом прохладном дворе всегда сидит семейство. Ходя по улицам, которых дома -- высокие, сплошные стены, вдруг увидишь иную растворенную дверь, и невозможно не засмотреться в нее! Один житель Кордовы, с которым я познакомился в кофейной, водил меня в некоторые богатые дома: в иных по два сада, фруктовый и цветочный. Его же приветливости одолжен я посещением и некоторых отличных конюшен. Известно, что Кордова славится своими заводами андалузских лошадей. Что это за красивое, благородное животное! Андалузские кони развиваются очень медленно и входят во всю свою силу только на седьмом году, но зато и долго сохраняют ее: здесь часто двадцатилетние лошади бодры и с огнем. Это позднее развитие, может быть, происходит и от образа их воспитания: до трехлетнего возраста их постоянно держат в поле, не дают стойлового корма: они предоставлены вольному, полудикому состоянию. После этого срока их ловят; я видел некоторых, пойманных на днях: они чрезвычайно пугливы и дики, косматы, худы, такие дрянные, что трудно поверить, как из них становятся впоследствии эти сильные, превосходные андалузские кони. Но эта же превосходная форма отчасти причиною и их главного недостатка, который заключается в устройстве задних ног: они слишком круто согнуты и от этого слишком далеко шагают; в скорой рыси задние копыта беспрестанно задевают за передние. В одной конюшне я видел удивительного жеребца: только голова (как вообще у андалузской породы) была несколько велика; шея гнулась крутой дугою; длинная грива висела, словно крупный шелк, густой хвост почти касался земли; у него был гордый, крупный шаг, который так ценят испанцы; а галоп так могуч и порывист, что словно ему хотелось разбить землю под ногами. Хозяин ценил его в 1500 duros (тысяч 6 асе). Отличные и крупные лошади в Испании очень дороги и редки. Кстати: мне случилось видеть в Мадрите скачку: они введены там в подражание английской моде; и так как испанская лошадь по самому устройству своему всего менее способна к скачке, то в ней участвовали одни только лошади английской породы, и вы не можете вообразить, какую карикатурную противоположность представляли они перед красивыми андалузскими конями некоторых зрителей.

   Я нанял себе красивого андалузского коня, чтоб посмотреть на окрестности. Кордова стоит в поле, окруженная зубчатыми мавританскими стенами. Я был поражен невообразимою прозрачностию этого воздуха, его ярко-золотистым, сверкающим тоном. Далеко извиваясь по полю, терялся Гвадалквивир, между густыми кустами олеандров, которые купами сбираются у воды, ища освежения от удушающего жара; алоэ принимает совершенно африканские размеры; на широком поле одни только дерева пустыни -- пальмы поднимают свои изящные, нагнувшиеся вершины; вправо -- Сиерра-Морена; ее отлогие, последние холмы покрыты густою зеленью; тут рощи олив и виноградники. Мили за три от Кордовы, в одной долине между горами, видел я чудесные, крупные, душистые розы, которые растут тут сами собой, -- наследство мавров! Роза была их любимым цветком, и они всюду разводили ее.[1] По отлогостям гор расположены загородные дома кордованцев, окруженные апельсинными, лимонными деревами. И в Кордове, и в окрестностях беспрестанно встречаешь молодых людей верхом; лицо у них обыкновенно бледно-кофейного цвета и без малейшего румянца, черные, сверкающие глаза, стан гибкий, движения быстры и легки; их щеголеватый костюм тем более поражает, что здесь все, кроме одежды, в забросе и небрежении. Эти majos (щеголи) верхом -- загляденье. Голова и грива лошади обыкновенно убраны лентами того же цвета, как куртка седока, седло и стремена восточные; на ездоке цветная, вышитая пестрыми арабесками куртка, синие или коричневые в обтяжку короткие штаны с множеством металлических пуговиц по боковым швам; высокие до колен кожаные штиблеты (polainas), узорчато прошитые шелком, кисточками связанные сверху и снизу икр и открытые в середине, так чтоб виден был тонкий, белый чулок a jour; {ажурный (франц.).} низкая, с загнутыми полями, набекрень надетая шляпа. Мне, вероятно, случится не раз говорить об андалузском костюме: несмотря на свою общепринятую форму, он удивительно разнообразен; каждый следует в нем своей фантазии. И возле такого щегольского caballero, у какого-нибудь мавританского портика, над которым раскинулись ветви пальмы, несколько оборванных нищих укрывались от солнца и с гордым достоинством смотрели на проезжего иностранца. Я не знаю, как эти люди живут, но из всех нищих на свете испанский всех менее докучлив и никогда не теряет своего достоинства.

   В Андалузии женщины выходят из домов только по вечерам, с 8 и 9 часов; днем их видно очень мало; у всех, которые мне попадались, были в волосах сбоку свежие цветы. Какие тонкие черты, что за чудный очерк головы и лица, какая невыразимая живость физиономий! В манерах и движениях андалузянок есть какая-то ловкость, какая-то удалая грация... это-то и называют испанцы своим непереводимым sal espafiola (соль испанская). Я уже говорил об этом народном выражении, но и теперь все-таки не умею определить его... Это не французская грация, не наивность и простодушие немецкие, не античное спокойствие красоты итальянской, не робкая и скучающая кокетливость русской девушки... это в отношении внешности то же, что остроумие относительно ума. Разумеется, не все женщины отличаются этою sal espafiola, но зато у всех увлекательно дерзкий взгляд и горячо-бледные лица.