Обращусь я к друзьям... - 4

Игорь Петрович Владимиров

Спасибо вам, Василий Васильевич!

Василий Васильевич Меркурьев был прежде всего актером - актером на сцене, в студенческой аудитории и даже на рыбалке. Он любил говорить о сцене или конкретном образе кратко и чаще всего "в лицах". Его показы на репетициях и уроках были удивительны и даже величественно-прекрасны. Иногда он вспоминал эпизоды своей собственной сценической биографии, например, как Мейерхольд (кстати, его любимый режиссер) во время постановки "Маскарада" Лермонтова требовал от Меркурьева, репетировавшего Казарина, чтобы он не выходил на сцену, а возникал на ней, именно возникал, и Василий Васильевич своим показом доказывал нам, своим ученикам, что это возможно. Сравниться с ним казалось кощунственным, скопировать или повторить - просто невозможным. Эти показы невольно становились смертельно опасными: от них в моей душе всегда торжествовало чувство собственного ничтожества. Торжествовало и убивало. Только тогда, когда я понял, что из показанного надо брать только его существо, только "что", а внешнее (т. е. "как") делать просто прямо противоположное, все постепенно начало вставать на свои места. Вообще о показах Меркурьева можно было бы написать целую книгу.

Меркурьев творил, опираясь на свою могучую индивидуальность, щедро развивал те огромные художественные задатки, которые были отпущены ему природой. Роли его, как правило, несли в себе блистательное знание жизни, заключенное в острую форму. И красоту, ясность, гармонию. Он любил повторять: "Если тебе дали роль - прочти ее 50 раз, если она не получилась - прочти еще 50, не получилась - прочти еще 50. Опять не получилась - верни роль, ты ее играть не можешь". При этом он ссылался на Щепкина, дескать, это его слова.

Игра Меркурьева всегда захватывала и покоряла. Я ду маю, что всенародная любовь к Василию Васильевичу покоилась не просто на сугубо национально-русском характере его таланта, но на его умении воплотить это народное начало в осязаемой, плотной конкретности. Когда Меркурьев появлялся на сцене, он заполнял собой все ее пространство. В удивительном чувстве правды он не имел себе равных. Мне никогда не забыть его блистательного Грознова в комедии Островского "Прав да - хорошо, а счастье лучше", в частности, той его знаменитой паузы, когда старый вояка неловким движением негнущихся пальцев разрубал на множество частей яблоко, делал из него нечто вроде форшмака и потом с удовлетворением начинал жевать беззубым ртом. Его купец Восьмибратов (отнюдь не главный персонаж "Леса") был ярче остальных и запоминался на всю жизнь.

Меркурьев в полной мере обладал присущим нашему народу чувством юмора. Мало кто из известных мне актеров мог быть таким серьезным в комических сценах, как он. И от этого комизм их приумножался.

Меркурьев завещал всем нам великие уроки театральности. Не было ролей, неподвластных ему. Мне кажется, что если бы Меркурьев захотел сыграть леди Макбет, то смог бы сделать и это. И зрители, сначала удивленные и даже шокированные, постепенно бы поверили и в такую леди Макбет.