Верина квартира

   Тетя Вера - Вера Федоровна Зайцева жила по соседству, все в том же Большом Комсомольском переулке. Дом был ничем не примечательный. Разве что жил в нем диктор Александр Донде: его голос, чуть со слезой, довольно часто звучал по радио. Он был инвалид, передвигался в коляске, а жил на верхнем этаже без лифта. И каждый день двое молодых людей сносили его вниз и заносили наверх на стуле. Нелегкий труд.

  Тетя Вера, напротив, жила на первом этаже в квартире из шести комнат с длиннющим коридором и без всякой передней. Раньше, видимо, здесь было какое-то учреждение, потому что Верина комната - угловая, узкая, с зарешеченным окном и со следами заделанного окошечка на двери - явно походила на кассу. Как и в нашей квартире, тут был некий костяк связанных между собой "первых поселенцев". Белая кость, что называется. Борис Палыч Зуев был полковник. Они с женой Нюрой жили в самой большой комнате, целой зале с тамбуром, как бывает в кабинетах у больших начальников. У них была красивая мебель, хрусталь и много еще чего, явно трофейного происхождения. Вообще это слово - "трофейный" - употреблялось тогда довольно часто. У Веры тоже неизвестно откуда были трофейные немецкие чашки с блюдцами, цвета чайной розы с изящным неброским рисунком. Фарфоровая коробочка в виде быка с дырой на спине, где хранилась всякая мелочь. И еще одна - из голубоватого бисквита. Этот бык был постоянным и главным актером в одиноких моих театрализованных играх...

  Кроме Зуевых, Вера дружила с Королевичами, где хозяина, тоже военного, тоже звали Борисом, а жену - Марусей. У них была дочь Лена, чуть старше меня. А комната - крохотная. Дружба заключалась, в частности, в довольно регулярных общих празднествах с нехитрыми застольями - поочередно в каждой комнате. Ну и, конечно, во взаимной поддержке. В застольях лучшим поваром неизменно оказывалась моя Вера. Ее коронными номерами была рыба под маринадом, божественный винегрет и фантастический торт Наполеон, блюдо редкое в виду трудоемкости исполнения и не дешевой стоимости.

  Самого любопытного персонажа в квартире звали Зарафьян. Его так и звали все по фамилии, как в школе. И жил он в крохотном тамбуре комнаты Третьяковых - дяди Коли, тети Шуры и дочки Али, с которой мы иногда играли вместе. Семейству он был чужим. В его тамбуре от стенки до стенки стоял топчан, отделенный от прохода в комнату занавеской. Он служил и кроватью, и столом. На стене - шкафчик и какие-то картинки. Возможно даже иконки. Одежда висела на противоположной стенке.

  Сам Зарафьян был небольшого роста, необычайно кроткий и улыбчивый. Не знаю, где он работал, но днем часто бывал дома и, сидя на своем топчане, в маленькой бархатной шапочке, развернув перед собою ноты, и держа в руках камертон, пел. Громко, в полный голос. Не просто исполнял, а репетировал, по несколько раз проходя тот или иной пассаж, работая над дикцией и интонацией. В его исполнении я впервые познакомилась с арией Кончака из "Князя Игоря" и выучила ее наизусть. Ее он пел чаще всего. А еще - "На воздушном океане...", "Уймитесь, волнения страсти" - шаляпинский, в общем, репертуар. В отличие от остальных жильцов, Зарафьян чувствовал себя неукорененным отщепенцем, знал свое место, ни к кому не лез с разговорами, но охотно отвечал, если с ним заговаривали.

  Я его жалела. Хотя и отчужденным от него Третьяковым сочувствовала.

  Малофеевы и Никифоровы в этой квартире жили особняком, враждебные и подозрительные. Вера однажды шепнула мне, что Никифоровы - из раскулаченных. Старик был необъятных размеров, в валенках и почти не выходил из комнаты. Все лежал на высокой кровати. А Мариванна, высокая, всегда повязанная платком, угрюмая, с поджатыми губами, ведь слушала меня, когда я читала стихи на кухне, но не поленилась однажды (и ведь знала, куда) написать донос в НКВД, что Зайцева дочку репрессированного в пионерский лагерь к чекистам отправляет. И вот мы приходим с Верой к автобусу с чемоданчиком, а нам - от ворот поворот. А раньше-то я ездила...