1936-1938 - 1

12

  Зима 1936-37 года прошла без особых событий, и я ее помню очень смутно. Многое забылось. Около месяца я провел в ялтинском военном санатории. Ездил в Смоленск на совещание военных ветеринарных врачей, где перед нами выступал с умной речью командующий округа Уборевич, а командующий кавалерией Апанасенко гонял нас по манежу, обучая верховой езде. Кроме работы в дивизии я выполнял обязанности гарнизонного ветврача и посещал другие части гарнизона: 33-й кавалерийский и 16-й тяжелый артиллерийский полки, а также вел секретную работу по разработке ветеринарного раздела мобилизационного плана в штабе корпуса.

Ольга устроилась на работу зубным врачом в медпункте фабрики искусственного шелка, а Женя, которому пошел седьмой год, ходил в детский сад. Поэтому, когда весной я уехал в Друтский лагерь, жена с сыном остались в городе.

Лето 1937 года было суровое и страшное. С содроганием вспоминаю я его, и писать о нем тяжело. Началось оно как обычно. Теми же были солнце, лес, люди и кони. Но в воздухе чувствовалась тревога, как перед грозой. Несмотря на ликвидацию в стране враждебных классов и принятую недавно так называемую Сталинскую Конституцию, в феврале 1937 года на Пленуме ЦК партии Сталин призывал к бдительности, говорил об обострении классовой борьбы. В частности он сказал, что для того чтобы построить завод или мост нужен огромный труд тысяч людей, а взорвать их может один человек.

  В начале июня в газетах была помещена коротенькая заметка, что видный партийный деятель, начальник Политического Управления Красной Армии Ян Гамарник, запутавшись в связях с врагами народа, покончил жизнь самоубийством. Через несколько дней после появления этой заметки вечером весь начальствующий состав лагеря был собран по тревоге на поляне перед штабом лагерного сбора и при зловещем свете горящих факелов зачитан приказ о том, что первый заместитель народного комиссара обороны Тухачевский, командующие Киевским и Белорусским военными округами Якир и Уборевич, начальник Военной Академии Корк и председатель Осоавиохима Эйдельман оказались врагами народа, предателями родины, агентами империализма в нашей стране. Казалось невероятным, чтобы эти лица, занимавшие такие высокие посты, герои гражданской войны, командующие армиями и фронтами в борьбе с Колчаком, Деникиным и Врангелем, пошли на низкое предательство и измену. Но дыма без огня не бывает, и я подумал, что вероятно была какая-то попытка военного переворота или заговора против Сталина.

  Вскоре после этого в лагере начались аресты. Я сам был свидетелем, как днем у штаба 97-го стрелкового полка уполномоченный особого отдела подошел к командиру роты, сорвал с него петлицы со знаками различия и увел под дулом пистолета.

  Одним из первых в штабе дивизии арестовали врача Ковалева-Мохова, культурного и очень симпатичного человека, с которым мы были в хороших отношениях. За ним последовал дивизионный интендант Финкевич - добродушный, флегматичный белорус, с которым мне неоднократно приходилось вести неприятные разговоры из-за обеспечения лошадей сеном, овсом и конской амуницией. Арестован был и ветфельдшер разведывательного батальона украинец Астапенко, скромный, честный работяга, с которым я почти ежедневно встречался по работе. Он только что вернулся из отпуска с Украины и в разговоре с кем-то рассказал, что колхозники его села очень плохо живут в материальном отношении. Его обвинили во вредительстве  и контрреволюционной агитации, так как в батальоне в этом году пало две лошади от колик. Меня очень поразило, когда на собрании командного состава и их семей в лагерном клубе его жена и мать двоих его детей выступила и всячески клеймила и проклинала своего мужа как предателя.

  Однажды вечером я только что лег спать, как меня вызвали в особый отдел. Когда я пришел в палатку, где он помещался, меня сразу же огорошил уполномоченный Киселев:

- Расскажите, как вы занимались вредительством и отравляли лошадей.

Речь шла о двух лошадях разведбатальона, павших от колик. Слушать это мне, человеку, вкладывавшему всю душу в дело охраны здоровья животных и переболевшему за каждую павшую лошадь, было жутко и обидно, и я оправдывался, как мог. Допрос продолжался долго. Киселев что-то писал и заставлял меня подписывать каждый лист допроса. Наконец в палатку вошел начальник Особого отдела латыш Карл Карлович Зомберг. Он отпустил Киселева и сказал:

 - Все это - пустяки. Будем говорить о делах более серьезных. Скажите, в каких отношениях была ваша жена с командиром корпуса Мелик-Пашаевым?

 Как-то зимой в могилевском доме офицеров давался какой-то концерт, на котором были и мы с Ольгой. Сидели далеко в партере. В антракте к нам подошел адъютант командира корпуса и сказал, что командир просит нас в свою ложу. Когда мы вошли туда, Мелик-Пашаев рассыпался в любезностях и сказал:

- Зачем же такой красивой женщине сидеть где-то далеко? Она должна занимать лучшее место.

 Об этом случае я и рассказал Зомбергу. Он еще спросил меня:

-А что у вас было со студентами и какие отношения были у вас с преподавателями Витебского Ветеринарного института, когда вы там работали?

 Он ничего не записывал и отпустил меня, когда на небе занималась заря. Я не знал еще тогда, что Мелик-Пашаев был уже арестован. Вскоре его расстреляли. Это был своеобразный человек с большими странностями; происходил он из каких-то азербайджанских князей и, кажется, был единственным беспартийным командиром корпуса во всей нашей армии. Не знаю, встречалась ли Ольга после того концерта с Мелик-Пашаевым; но знаю, что тем же злополучным летом он вздумал проводить какие-то военные учения медицинской службы на фабрике искусственного волокна, где она работала, и, когда ее там не оказалось, ее искали по всему городу.

  Кончился лагерный сбор, переехали в город. В особый отдел меня больше не вызывали, только однажды в коридоре штаба дивизии со мной беседовал уполномоченный особого отдела, человек новый, мне не знакомый. Чистка продолжалась. Отстранили от должности командира 99-го стрелкового полка Курносова и командира 33-го артиллерийского полка Миткалева. Командира нашей дивизии Толкачева перевели в Полоцк командиром 5-й стрелковой дивизии. Это был настоящий большевик, волевой командир, выросший из комиссаров. Позже я узнал, что его арестовали и расстреляли. Говорили, что, когда его допрашивали, он не выдержал, схватил массивное пресс-папье и раздробил череп допрашивающему его особисту.

  Я хорошо помню и лично знаю командиров 4-го стрелкового корпуса, с которыми встречался во время службы в Витебске. Какие это были замечательные люди, герои гражданской войны! Сердич - серб по национальности, Кутяков, - помощник и правая рука Чапаева, Лактионов, который потом стал командующим Военновоздушными силами страны. А командир 11-го стрелкового корпуса в Смоленске легендарный Ковтюх, о котором писал Серафимович в своем "Железном потоке"! Всех их уничтожила беспощадная мясорубка. Погибли все командующие военными округами: Егоров, Блюхер, Дыбенко, Белов, Штерн, Левандовский, Примаков, Каширин, Дубовой, Антонюк... Да разве всех перечтешь и вспомнишь! К середине 1939 года Красная Армия была обезглавлена. Я помню, что в начале 1939 года после ареста Антонюка Сибирским Военным Округом командовал офицер в чине майора.