10
Вскоре после смерти матери Маня вышла замуж за Николая Довгяло и перебралась в Витебск, а Тоня уехал к брату Пете куда-то под Ленинград. Опустело наше гнездо, и порвались последние связи с родимым домом и тем уголком земли, где прошло мое счастливое детство.
Жизнь продолжалась с ее радостями и печалями. Главной моей радостью была семейная жизнь и любовь к жене. Я очень любил Ольгу. Она была для меня самым близким, дорогим человеком, более близким, чем мать, братья и сестры. Может быть, поэтому я не так тяжело перенес смерть матери. Из скромной, простодушной, застенчивой девушки, какой она приехала ко мне в Могилев, она превратилась в красивую здоровую молодую женщину, вокруг которой увивались мужчины, и я очень ревновал ее.
Ревность - нехорошее, постыдное чувство, которое, как какой-то злой косматый зверёк в течение многих лет мучило меня. Вспоминая прожитую жизнь, я должен сказать, что два обстоятельства были для меня наиболее тягостными и мучительными - это ревность к жене и страх перед органами госбезопасности, пожалуй, первое было более постоянным и мучительным.
Редко бывает, чтобы супруги одинаково любили и относились друг к другу. Обычно кто-то из них любит сильнее. А так как я больше любил жену, чем она меня, а так же по причине своего мягкого характера я постепенно попадал под ее влияние, или, как говорят, под женин башмак. К тому же дифирамбы, которые ей пели другие мужчины, кружили ей голову. Я не скажу, что Ольга была легкомысленной женщиной и изменяла мне; но оснований для ревности было достаточно. Я ревновал ее к красивому командиру взвода Авдееву и к брату нашей квартирной хозяйки Ермоловичу, красивому молодому ветеринарному врачу, который часто бывал у нас в доме. Как-то за обоями я обнаружил его фотокарточку с надписью: "Пусть эта физия напомнит наши встречи и наших Энгелей и в уголке меня".
Но особенно много крови попортил мне некто Воронков. Не знаю, почему он появился в Дретуньском лагере, кажется, он был солистом ансамбля Белорусского Военного округа. У него был хороший голос - баритон, и своим пением он прельстил Ольгу, она увлеклась, может быть, полюбила его. Он пел ей: "Страстью и негою взор твой трепещет" и "Кто может сравниться с Матильдой моей" и другие романсы и арии, и это манило ее в какую-то прекрасную сказочную даль, обещало неизведанные наслаждения, волшебное счастье, а муж был простой, обыкновенный, будничный человек.
Как-то в начале весны 1935 года Ольга очень стремилась поехать в Москву. Она так много говорила об этом, что я согласился, и она начала укладывать чемодан. Но в день отъезда я нашел открытку от Воронкова к Ольге. В ней даже не говорилось о любви, просто поманил, и она готова была бросить мужа, сына. Я устроил ей сцену, и поездка не состоялась. Возможно, это был бы разрыв, а вернее, поехала бы, поразвлеклась и вернулась обратно.
И потом, когда мы жили в лагере на Друти под Могилевом, Воронков появился опять. Ольга встречалась с ним, а я страдал и мучился.
В начале войны Воронков был солистом в труппе Новосибирского Оперного Театра, а потом куда-то исчез, говорили, что спился и покончил жизнь самоубийством. Так иногда в ночном звездном небе появится комета, блеснет своим зловещим хвостом и безвозвратно исчезнет в мировом пространстве.