Детство моего дневника - 14

Детство моего дневника. Глава 14

Литература

Пока я переживала начало года, где-то рядом шли баталии между Настей и Лерой. У Леры были какие-то претензии то ли к поведению Насти, то ли к её внешнему виду, не знаю. На мой взгляд, это была полная чушь, но Лера почему-то считала иначе. Ей казалось, что если мы настоящие подруги, то она обязана высказывать все свои соображения на наш счёт в лицо, потому что так будет честно. То есть лучше пусть скажет она, чем кто-то другой будет говорить то же самое за глаза.  Вполне возможно, что это было лишь следствием их с Настей отдаления. Да, они и раньше во многом не сходились во мнениях, но такие чувства, как дружба, любовь, должны делать нас терпимее к недостаткам других людей. А если какие-то проявления раздражают до такой степени, что ты пытаешься поменять, в общем-то, сформировавшегося человека, то ничем хорошим это не кончится, можно не сомневаться. Сейчас я думаю, что девочки общались даже больше из-за меня, потому что я не хотела отказываться ни от одной из них.

И всё-таки через какое-то время Настя стала больше общаться с Дашей, гулять с ней, ходить к ней в гости, а я продолжала дружить с Лерой, хотя временами мне с ней становилось тяжеловато, но я пыталась относиться к этому снисходительно.

В тот год у нас закрыли студию, и рисование стало проходить в пределах обычного учебного плана. Лера же начала посещать занятия в художественной школе. Целеустремлённость её мамы, сообщившаяся ей, восхищала меня. Мама такой серьёзной профессии не захотела, чтобы её дочка занималась чем-то скучным и обыкновенным, а инвестировала в её творческое развитие. Потом Лера по этой дороге и пойдёт, но это будет позже.

Литературу в тот год сначала у нас вела Тамара Васильевна, директор школы и образец суровой строгости. Годом раньше наш класс избежал этой кармы, ведь литератором была наша классная руководительница, но теперь мы тоже попали в её руки.

Мне кажется, что класса до восьмого нет никакого смысла учить детей анализировать произведения, потому что восприятие любого художественного текста ограничивается его сюжетом. Другое пока не так уж и важно. А проблемы, лейтмотивы, пафос, средства выразительности, образы и прочее остаются за границами восприятия. Тут главное, чтобы было интересно, больше никак. Стихи, конечно, учить полезно для развития памяти, но без понимания это, по меньшей мере, скучно и неприятно. Да, мы опасались Тамары Васильевны, но это не прибавляло нам ни начитанности, ни культуры. Тут была другая цель: пережить эти уроки.

То, что мы учили наизусть, полагалось индивидуально рассказывать Тамаре Васильевне. Для нас, привыкших краснеть перед всем классом, это был скорее положительный момент. Однажды я рассказывала ей какую-то басню, и она изучающе на меня смотрела. Потом я назвала свою фамилию, и она спросила: «У тебя маму зовут не Наталья Викторовна?» Оказалось, что когда-то мама работала учителем математики под руководством Тамары Васильевны.

С тех пор мои взаимоотношения с директором существенно улучшились, неожиданных троек я уже не получала (разве что со всеми за компанию) и даже стала что-то находить в уроках литературы. Полагаю, что я в тот момент перестала её бояться и переживать из-за этого. К середине года Тамара Васильевна стала так занята, что у нас появился другой учитель литературы, Мария Григорьевна, которая у нас ещё историю вела, а сама была школьным библиотекарем. Наверное, это в очередной раз доказывает, что по учебнику любой может преподавать эти предметы без какой-то специальной подготовки. Мне кажется, Мария Григорьевна была всё-таки больше историком, чем литератором.

И всё-таки мне нравились её уроки: здесь было какое-то ощущение свободы. Хотя какие-нибудь проверочные работы проходили на каждом занятии, всё-таки мы всегда знали, чего ожидать, не боялись ошибок в ответах и вообще вели себя почти естественно.

Несколько раз после уроков я разговаривала с Марией Григорьевной. Я чувствовала в ней интересного человека, обладающего собственным мнением. Как-то мы с Дашей во время «окна» простояли у её стола, о чём-то спрашивая и рассказывая. Наверное, эта открытость появилась не только из мягкости её характера, но и из того, что она проявляла к нашим словам искренний интерес. Что-то говорили о школе, об учителях, причём так, как можно разговаривать со старшим другом, без страха, что тебя выдадут или просмеют. К концу года она мне однажды на мои расспросы, а точнее на моё желание «о чём-нибудь поговорить» сказала: «Знаешь, Марина, мне кажется, тебе скучно в этой школе. Ты ведёшь себя несколько высокомерно по отношению к остальным ребятам, потому что они, по-твоему, не соответствуют твоему уровню развития. Может быть, тебе стоит попробовать перейти куда-нибудь в другое место? В гимназию? В лицей?»

Точно её слов я не помню, но смысл был таким. Тогда я, разумеется, запротестовала, что мне всё нравится, но надо признать, что она сказала одну пророческую вещь. Я действительно порой вела себя так, что за это меня было только убить. И моё счастье, если не буквально. Я как будто кичилась тем, что мне что-то легче даётся, чем другим ребятам. Я действительно думала, что отличная учёба – это предел мечтаний, и большего уже не добиться. Вся эта система, которая поощряла успехи в учёбе, отделила меня от класса. И хотя у меня были подруги, им тоже порой неприятны были мои проявления. А я не всегда могла себя контролировать. Да, я радовалась пятёркам, потому что они никогда не были чем-то само собой разумеющимся, да, мне было приятно получать бумажки с благодарностями и всякие похвальные листы (это сейчас они лежат мёртвым грузом, а тогда это была ценность). То есть я думала, что от этого действительно что-то зависит.

Единственное, что меня успокаивает, это то, что учёба действительно давалась мне довольно просто. Мне не нужно было тратить на уроки больше времени, чем это позволяли мои занятия гитарой, пением и бисером. А к этому я ещё успевала гулять и ходить в гости. А жалею я именно о том, что вела себя так, что во мне можно было заподозрить высокомерие и за это ненавидеть.