Я считаю, что мне повезло с детским садом. Я повидал несколько детских садов, более хорошо знаком с детсадами, в которые ходили мои дети. Но такой детский сад как у меня вряд ли уже будет. Оно и понятно, каждый детсад уникальный, и крепко сидит в голове память о нем. Но я не об этом, я о той уникальной ситуации в нищей полуголодной стране, когда детсад для нас был Всем.
Вокруг была нищета, поскольку мы жили, в так называемом, дачном районе города, где не было высоких зарплат – большинство медработники и обслуживающий персонал. Жили мы убого, несытно, но по-детски были счастливы, до поры не осознавая своей убогости. Но курортный город все чаще напоминал нам о том, что где-то возможна и другая жизнь.
«Курортники», как мы пренебрежительно называли приезжающих в наш город отдыхающих, на лето становились некоторым укором нашей убогости и бедности. Но… и были маяком, по крайней мере, для части из нас. Курортники зарождали в нас жажду поисков, поисков другой жизни, в нас нарастало желание вырваться из нашей убогости, вырваться из города. Что и было реализовано многими из активных ребят.
Среди отдыхающих были инженеры (мне запомнился отдыхающий сосед-инженер по фамилии Майоров). В те времена слово «инженер» произносилось почти с придыханием, как сегодня говорят о … (я задумался, кто же сегодня кумир нашей молодежи?) успешном бизнесмене. Мы видели, что семьи инженеров были значительно обеспеченнее нас. Для меня «маяком» стала профессия инженера, поскольку с детства влекла техника, механизмы, как я сегодня сказал бы, системы. И, пожалуй, «системы» будет правильнее, потому что меня всегда влекла всякая сложность окружающего мира: от игрушки до политики. А из игрушек я только помню пищащего поросенка и … больше не было у меня магазинных игрушек!
И вот представьте лето, во двор выходят дети отдыхающих из Москвы и выносят половинки нечищеных апельсинов, и начинают выгрызать мякоть корок на наших глазах. А мы никогда не ели апельсинов, и даже не видели их. Это было, конечно, не очень прилично с их стороны (вернее, со стороны их родителей): или ешь дома и не дразни детей, или, если уж вышел, то поделись. Но… В другой раз выходят дети с коробочкой леденцов монпансье. Уж тут-то можно было угостить нас, но вместо этого… леденцы роняются в песок – унизить аборигенов. Мы подбираем эти леденцы, обсасываем и сплевываем песок. Это хорошо врезалось в память.
Со временем нелюбовь к курортникам будет нарастать и у кого-то будет приводить к прямой агрессии против них. Это напоминает сегодняшнюю ситуацию с нашими нуво-ришами, которые демонстративно жируют на фоне обнищалого народа.
Так вот о детском саде. В детсаду мы были практически все равны. Я не помню, чтобы кто-то сильно выделялся в нашей группе одеждой или чем-нибудь еще. Было много детей из неполных семей (это же наблюдалось и в начальной школе). Я был, видимо, из наименее обеспеченных. Другие были чуть «побогаче». Взять хотя бы Гену Зимогляда. Он жил вдвоем с мамой рядом с детсадом, мама была врачом, а это уже высокооплачиваемая должность в нашем районе, у них был свой огородик. Нас же было четверо на одну мамину зарплату, у нас не было огорода, да еще мы платили за съемную комнату довольно большую часть маминого заработка. Безусловно, мы были нищими. Если я не ошибаюсь, то детсад был для меня бесплатным.
И вот я попадаю в «рай»: здесь вкусно кормят, есть игрушки, рядом море.
Иногда мы ели уху из осетрины и я, всю жизнь плохо воспринимавший жирную пищу, был недоволен этой жирной ухой! Чаще был борщ, но запомнился не только борщ (вкус которого, как и ухи, мне очень явственно ощущается во рту – вот особенность памяти), а были чищеные луковички репчатого лука размером со сливу-алычу на блюдечке в центре наших обеденных столиков. Какая же это была вкуснятина: борщ с луком! А еще было желе! Приблизительно раз в месяц нам давали желе в глубоких конических блюдцах. Желе было хорошо застывшее и очень вкусное. В полдник после сна нам давали кипяченое молоко с печеньем. Тоже сидит во вкусовой памяти: помню как сейчас. Это молоко я пил с большим трудом, если не сказать с отвращением, поскольку был очень привередлив в отношении молочных продуктов. Хотя вряд ли можно назвать это привередливостью – просто я не ел ничего молочного, кроме молока: ни сметаны, ни творога, ни кефира (кажется, перечислил все – в то время были только такие молочные продукты). Так вот кипяченое молоко я не могу терпеть до сих пор! Еще был абрикосовый сок. Возможно, были и другие соки. Но запомнился именно абрикосовый.
Зима 1953–1954 гг. была очень холодная, на улицах были большие (для Евпатории) сугробы. В эту зиму я заболел корью (кстати, единственная детская болезнь, которой я болел). Болезнь протекала тяжело, с высокой температурой, я бредил, мне чудились летающие по комнате листки бумаги, комбайн и другое. Когда я перестал температурить и начал вставать, мы с бабушкой ходили в детский сад за моим обедом с судками (это такой набор из трех алюминиевых кастрюлек с ушками по бокам – для первого, второго и третьего, поставленных друг на друга и соединенных П-образной скобой с ручкой). Хотя я уже гулял, но в детсад не имел права ходить, т. к. требовалось выдержать карантин. И вот представьте себе: чтобы ребенка покормить, родители (или родственники) шли за обедом в детсад! Сегодня это трудно себе представить: неужели дома не было чем покормить ребенка в обед? А ведь действительно, это было накладно для семьи. Чем вообще питались мама, бабушка и сестра не отложилось в памяти. Догадываюсь, что сильно недоедали. Все жили на мамину зарплату медсестры (правда, на 1,5 ставки), да еще мама высылала посылки отцу в лагерь. Так вот вкус абрикосового сока, который иногда был в таком обеде в судках из детсада, до сих пор ощущается во рту. Сейчас сок совсем не тот – восстановленный, а тогда был натуральный, с кислинкой, с элементами мякоти абрикоса!
А еще нас поили рыбьим жиром. Не могу сказать, что это была наша самая любимая пища. Нас выстраивали в ряд и каждому давали по столовой ложке рыбьего жира (полагаю, из одной и той же ложки). Не очень вкусно, но… полезно!
Где-то раз в месяц у нас был показ железной дороги. Это была, видимо, трофейная немецкая электрическая железная дорога более крупного размера, чем обычные домашние игрушки. Развернутая железная дорога занимала почти всю комнату, вагоны были размером со среднюю кошку, там были как в любой игре такого рода вокзал, разъезды, мостики. Мы становились в круг и ее включали!
Приблизительно раз в неделю нам показывали диафильмы. Телевизоров не было, в кино ходили редко с детьми, так вот диафильмы и были нашим видео. Кроме того, нам очень много читали книг.
В клетке у нас жил ворон, во дворе была собачка, а в специальных ящиках выращивался тутовый шелкопряд. Летом мы рвали листья шелковицы (тутовника) и кормили ими червей шелкопряда. Потом эти черви окукливались, прилепившись к голым веточкам. Получались красивые коконы оранжевого, розового или белого цвета. Их куда-то сдавал. А из части коконов со временем вылетали бабочки. Они откладывали яйца, из которых опять получались черви тутового шелкопряда.
Вокруг здания детского сада росло много деревьев и густых кустарников. Каждая детсадовская группа находила себе уголок в этом «парке», где мы не мешались с другими группами. Иногда нас водили через дорогу в настоящий парк – парк имени Ивана Франко. Это был полудикий, не обустроенный парк, больше напоминающий лес (кстати, он остался таким и до сегодняшнего дня). Там было свободно и не заорганизовано. Мы самостоятельно возились с какими-то цветками, травами, наблюдали насекомых. Запомнилась одна садистская шутка: предлагалось взять в рот колосок и говорить: «Трактор, трактор, …». При этих словах колосок уходил в горло. К счастью, я не помню случая, чтобы это привело к несчастью – видимо, вовремя останавливались.
Еще круглый год мы ходили на берег моря. Наш детсадовский «парк» плавно переходил в пляжный песок. Зимой мы строили крепости из мокрого песка, а в теплое время (а у нас можно было загорать уже в феврале) все занимались изготовлением бус. Мы носили с собой белую нитку с иголкой и методично день за днем нанизывали на них мелкие ракушки. Ракушки мы использовали в основном трех типов:
а) самые простые – белые (длиной около 6 мм);
б) такого же размера, но немного пузатенькие с различными оттенками розового, кремового и др. – они были более редкими и было сложно набрать их на целые бусы;
в) замочки – крайне редкие ракушки, по форме напоминающие маленькие замки.
Изготовление бус занимало много дней. Я, честно говоря, и не помню, удалось ли мне закончить эту работу до конца.
Летом на берегу моря практически не было людей, т. к. это уже была окраина города. Мы загорали, как жарят котлеты: лежали голые на песке сначала одной стороной к солнцу, потом поворачивались другой. В конце нас начинали поливать из лейки, и только через несколько таких закаливающих процедур пускали купаться в море.
Я плохо помню игры во дворе, но запомнил, как вынес и поменял на что-то отцовские фронтовые медали. Вечерами я помогал маме делать отчет: она давала мне документы с колонками цифр и я на счетах подсчитывал их сумму. После этого она сама считала, и если суммы совпадали, то принимала сумму за окончательный результат. Без меня ей приходилось как минимум два раза пересчитывать, пока не получались повторяющиеся суммы. Так что я почти в два раза экономил маме время подготовки отчета. Еще я понимал время по стрелочным часам, умел читать и писать (чему не научишься без телевизора и компьютерных игр, шучу!).
Последние полгода я ходил в детсад самостоятельно. Дорога в детсад и обратно была путешествием. Мы жили в это время на ул. Сытникова, прямо напротив нового вокзала Евпатория-Курорт.
Фактически от вокзала я ходил пешком в детсад – около 5-и километров. Детсад был расположен на юго-западной окраине Евпатории там, где сейчас территория детского санатория «Солнышко». В детсад иногда мы шли с мамой, которую я провожал до 2-го санатория железнодорожников (сейчас санаторий «Прибой»). До самого же детсада я добирался один. Обратно же всегда шел сам. Шел по улицам, пустырям, по дороге мне встречались собаки, одна из которых меня однажды сильно напугала, один раз меня подвез на раме велосипеда какой-то сердобольный мужчина.
А однажды я здорово напугал маму. В детсад пришла мама Гены Зимогляда и хотела увести его раньше времени, чтобы постричь в городе (все, что было дальше нашего дачного района, было «городом»). Я сказал, что мне тоже надо постричься. И поскольку наши мамы работали вместе в санатории, то Генина мама не сочла мое восклицание очень некорректным и забрала нас двоих из детсада. Мы поехали на трамвае в город, постриглись и пошли в кино «Великий воин Албании Скандерберг». Я не помню, был ли я до это-го в кино в Евпатории – думаю, что это было первый раз. Гениной маме пришлось взять мне билет. Гену она посадила себе на колени, а я занимал отдельной кресло! Домой я пришел, конечно, поздно. А мама сильно переволновалась…
Окончание детсада (если к детсаду можно отнести это слово) совпало с нашим переездом на ул. 3-й Продольной, дом 9 (сейчас ул. Горького, дом 15а).
