Дневник (1881-1893) - 71

13 августа

Уехал приезжавший на ярмарку иконописец Вас. Сем. Сар. От него я узнал интересные черты из мира российского раскола. {Расказ этого иконописца послужил В. Г. материалом для его очерка "Ушел" (т. XVI наст. изд.).}.

В Чистополе, в Стерлитамаке, в Оренбурге — распространена секта рябиновцев. О возникновении этого странного "древесного" вероучения существует следующий весьма вероятный рассказ. После соловецкого разорения,— как известно, несколько избежавших казни иноков рассеялись по лицу русской земли, захватив с собой кто что мог из захваченной никонианами святыни. В том числе какой то не весьма должно быть ученый и не вельми мудрый инок, захватив распятие, скрыл его на своих персях и пошел с ним по лесам, и скитам, проповедуя, что все святыни теперь уже поруганы, расточены и запечатлены антихристом, что нельзя уже без крайней опасности для души поклоняться ничему, кроме единого сего, им спасенного и из пламенной пасти похищенного, подлинного соловецкого распятия. Что устрашенному, едва избегшему конечного посечения, темному и простодушному иноку, свидетелю разорения преславной обители,— показалась эта гибель — разорением чуть не всего мира — это не диво. Но тогда не диво также, что в глухих лесах покамья и Поволжья нашлись не менее простодушные люди, принявшие учение нового проповедника. И вот, в названных выше местах возникает секта, краеугольным камнем коей ложится идея — что ныне можно поклоняться только распятию, кресту. Сами себя они называют: "мы по кресту". Далее: идея эта, как все возникающее в сем мире, начинает развиваться. Своеобразное же и неумное начало влечет за собой своеобразное и неумное развитие: возникает весьма важный вопрос: из чего должен быть сделан крест, коему достойно поклонение. Авторитет св. писания гласит, что животворящий крест соделан бысть из трех древес: из кедра, и певга, и кипариса. Кедр и кипарис — древа известные всякому подеревщику, но что же такое певга? "Певга — есть не что иное, как рябина",— решает начетчитская схоластика на основании тончайших соображений. И вот, так как все спорные вопросы всегда имеют особенное свойство — выпячиваться, становиться на первом плане и покрывать собой все, даже более существенное, но спору и борьбе не подлежавшее (вот почему, скажем кстати,— старообрядческие начотчики, тонкие знатоки свято-отческих писаний нередко являются круглыми невеждами в евангелии)—то вскоре рябина торжествует и над певгой и над кипарисом и самая секта получает название vulgo — рябиновцев, так как у ее последователей на полках, где ставятся иконы,— находятся одни только рябиновые кресты разной величины, порой по 10 и более.

Однако понемногу эта исключительность теряется и рябиновцы начинают принимать иконы, подвигаясь в этом смысле к остальному старообрядчеству. Говорят в окрестностях Стерлитамака, где секта содержится еще в особенной строгости, есть еще старики, вовсе не принимающие икон. Остальная масса разделилась так сказать на разные напластования: одни принимают лишь иконы Спасителя, Богоматери и святых, совершенно отвергая иконы "праздников". Другие принимают и праздники,— при чем все не принимают вовсе Саваофа и вообще изображений лиц св. Троицы. Это один принцип подающий признаки для классификации и разделения. Существует и другой: рябиновцы, как и многие из старообрядцев,— гнушаются есть из одной посуды с иноверцами. Но некоторые, "слабейшие" уже вкушают. Итак — являются ядущие и не ядущие с иноверцами. Затем некоторые опять построже — не едят и с теми из своих, которые едят с иноверцами. Отсюда — новые разряды: ядущие с ядущими и не ядущие с ядущими. Очевидно здесь мы вступаем на бесконечную лествицу, которая давала-бы возможность дальнейшего дробного деления... Но это, конечно,— уже несущественно.— Существенна на мой взгляд печальная возможность самого существования в наше время этой "древесной" секты, печальны эти дебри бесплодной схоластики, в которой путается народный ум в лабиринте мертвой формалистики. Говорят, нравы в этой среде полны какого-то допотопно-домостроевского мрака. Истинно "темное царство". Дворы, окруженные высокими заборами, ворота, запирающиеся с закатом солнца, злющие собаки — все это какие-то мрачные крепости, охраняющие мертвые формы семейного гнета, деспотизма и бессмысленной рутины.

Общение с иноверцем — уже делает человека "подозрительным", светская книга — преступление, посещение театра — неслыханная продерзость, которая навлекла бы на провинившегося "отлучение" от общества. Мой знакомый рассказывал мне свою биографию,— это целая эпопея борьбы за глоток воздуха, за право дышать в атмосфере, наполненной какими-то чудовищами давно отжившего прошлого.

Высокие заборы, какие-то старые девки, лицемерно возводящие очи горе и тайно приносящие плоды блудного греха, младенцев неизвестно куда исчезающих. Не менее лицемерный ханжа-начетчик, взваливающий на юношу свой собственный грех с одной из этих келейниц. Синклит "верных", уговаривающий в моленной юношу смириться и покаяться во грехе,— истинный виновник которого всем известен...— вот моменты этой незатейливой драмы, драмы, каких наверное десятки и тысячи разыгрываются в этом темном царстве, возникшем на почве борьбы с "книжным исправлением" {На полях рукописи против этого места написано: "Любопытно об'яснение психического состояния этих святых блудников и блудниц, которое мне пришлось слышать недавно: — нешто это душенька твоя, Иван Петрович, со мною согрешает. Нет, миленький! Тело это, плоть грешная, как тряпка валяется во студном гресе,— а душеньки наши в это время в райских обителях обретаются..."}. Есть и своя "светлая личность" — светлая лишь на этом темном фоне. Это — дядя юноши, горький пьяница, погибший человек, из отвращения к ханжеству этой среды доводящий свой разврат до цинизма. Он,— плача пьяными слезами,— раскрывает юноше глаза на истинные свойства окружающих его святых, не ядущих с иноверцами, дабы не осквернить своей святости. Он-же сует мальчику в руки изорванную книжку журнала, поселяя в нем первые проблески сознательной мысли и любви к разуму и знанию...

Да, не все, далеко не все симпатично в этом российском "диссидентстве", столь опоэтизированном Юзовым {Юзов — псевдоним публициста-народника Иосифа Ив. Каблица (1848-1893).} и мн. другими. Что-же нужно делать для борьбы с этим мраком. Можно-ли сомневаться? Нужно свободы, света, образования. Нужно, чтобы потеряли смысл эти высокие заборы, точно крепостные стены,— нужно, чтобы светская книжка вторглась в эти крепости, с которыми не могла ничего поделать "православная схоластика" наших попов. Лучшее оружие борьбы с ними — не гонение, которое питает исключительность "противления", как масло питает огонь,— а свобода. Недаром один очень убежденный и фанатизированный раскольник на Светлояре говорил мне, что "свободная прелесть нашего века хуже прелести гонительской прежних времен". От прежней возгоралась ревность, а от нынешней слабеет и исчезает древлее благочестие, основанное на темном буквоедстве и обращающее взоры к темным и мрачным ликам сухого старинного письма. Но для этого нужно, конечно, понять, что выход, который должен быть открыт таким образом — не единственная только дверь схоластической догматики чистого церковного православия, а прежде всего терпимость и доверие к знанию и разуму...