27 октября
24 [версты] Рысьинский. 24 в. Паршинский. 19 в. Солянка.
Между Чуей и Рысьинской — встреча с писарем.
Между Рысьинской и Паршиной — серные ключи и больница.
Мы проехали верст 13 от Рысьинской станции.— Эво кто-то пешком идет,— говорит мальчишка ямщик.— Писарь шуваловской — вскрикивает другой.— Да как это он,— в одной рубахе и без шапки?
Все изумлены. Действительно через минуту мимо наших остановившихся одиночек пробегает фигура, без шапки и рукавиц, в сапогах и красной блузе. Писарь свернул немного в снег посмотрел на нас каким-то мутным взглядом и быстро зашагал далее. Лицо у него побито, изо-рта течет кровь. Пока удивленные ямщики пришли в себя,— он ушел уже около сотни сажень.
— Догнать надо,— воротить!
И старший из ямщиков соскакивает с облучка и бежит за писарем. Видя, что между ними завязался спор и писарь оказывает сопротивление,— я приближаюсь тоже. Двое мальчишек бегут за мною.
— Что тебе нужно? Ты это по какой например причине меня тащишь?...— говорит писарь, упираясь в камни ногами...— Ты мне не сват, не брат... имеешь-ли полное право?...
Но у ямщика свои резоны.
— Конечно-что... А между прочим — мы будем в ответе... Ты например застынешь, а мы почему тебя не воротили... отвечай из-за тебя... Это как...
— Пусти!
— Не-ет — говорит ямщик, ободренный нашим приближением.— Лучше-же я тебе еще надбавлю, а уж не пущу...
Писарь сдается. Он пьян; сильно озяб, руки у него закоченели. Ямщики завертывают его в кошму, покрывают сверху другой и мы едем.
По горам крутит снег, резкий ветер бежит сверху по Лене. Писарь, запевший было песню, издает какие-то взвизги и наконец звонит только зубами. Я предлагаю ему шубу.
— Благодарствуйте... а впрочем, сидя-то оно знаете — хуже... потому что пробирает сильно...
Он натягивает шубу.
— Извините, господин... в таком положении: все эти разбойники — ямщики шуваловские, ограбили вот, избили... это какой закон? Хотели совсем убить...
Верстах в 3-х на снегу лежит его шапка, пальто и небольшие салазки.
Оказывается однако, что шуваловские ямщики на этот раз явились защитниками угнетенной невинности.
По приезде на станок писаря встречают всеобщим сожалением, что он там не околел.
— Мало ребята наклали ему... дураки. Дитю малую в экой мороз везти на салазках. Есть-ли крест у тебя. Варвар!...
Оказалось, что спасенный нами писарь поссорившись с любовницей, с целью повидимому жесточе досадить изменившей возлюбленной, схватил четырехлетнюю девочку и повез ее, в одних легоньких сапожках... На Витим хотел увезти.
Теперь он похваляется напиться крови своей Дульцинеи.
— Верно. Завтра кандалы надену...
Дульцинея обращается к окружающим крестьянам, прося засвидетельствовать и поставить караул. Я подхожу к одному из них.
— Слушайте. Почему-же вы не сделаете с ним чего нибудь. Ну, отправьте его в Витим что-ли. Ведь он может убить ее.
— Не наше дело, господин. Еще-бы: они Шуваловские — промеж себя содомят, а мы отвечай: не может быть.
В конце концов,— расходившегося писаря уводит какая-то бабенка с мужем, при чем, для большей убедительности играет с ним, ласкаясь и обнимая его повидимому очень привычными жестами. Другие бабы,— принявшие явно сторону любовницы — тотчас-же стаскивают в избу ее пожитки и прячут их.
Огорченная Дульцинея начинает чувствовать себя центром всеобщего внимания, разнеживается, лежа на хозяйской постели и испускает целый поток жалоб, перемешанных с очень циничными излияниями.
— Пущай,— говорит наконец она, томно закрывая глаза...— Ежели он моей добродетели не чюствует — может еще вши голову-то с'едят...
Свободное копирование
