23 октября
31 в.— Терешкинская, 23 в.— Коньки, 25 в.— Хамра.
На Терёшкинской станции встретили мы огорченного супруга, о жене которого говорила баба на Салдыкое. Нам случилось стоять у него на квартире. Встретил нас мужик лет 45, плотный, с топорной фигурой, с широким лицом. Рыжеватая борода торчала клочьями врозь, глаза несколько слезились. Мы поздоровались.
— Откуда едете?
— Снизу.
— Не слыхали,— там бабу с поселенцем поймали?... При этом вопросе,— из соседней комнаты вышли старик, довольно повидимому древних лет, и старуха, с подвижным сердитым лицом,— и оба насторожили уши.
Мы не могли сообщить ничего.
— Видите: прямо сказать — с этого дому она и убежала. Огорченный супруг встал со стула, отпер дверь и поманил меня за собой. Мы вошли на другую половину. Через небольшую светелку виднелись просторные комнаты, очень порядочно обставленные, — с запертыми ставнями.
— Смотрите: от какого дома бежала,—указывает супруг и садится на лавку. Он, повидимому подавлен и еще не свыкся с своим положением. Голос его звучит глухо и в нем слышится нота, как будто просящая не столько о сожалении и участии,— сколько о признании его собственного достоинства.
Я начинаю расспрашивать.
Жили они вместе лет 13. Ей лет около 30,— красавица.
— А поселенец?
— Поселенец — известно, что уж. Поселенец и есть.
— Хорош собою?
— Может-ли он быть хорош,— презрительно говорит огорченный супруг.
— Чем-же он ее опутал?
— Да уж кто их знает. Говорится пословица: полюбится сатана...
— Молод он?
— Молодой-то молодой, да что толку: черноглазый, да горбоносый, тьфу!
— И волосы кудрявые?
— Кудрявые, да черные,— точно цыган, прости Господи. Родом хохол. И ведь вот не ждал никогда: сынишкатесть... любила она его — страсть. Раз поселенец тут играл да палкой неловко попал, бровь рассек,— так поверите — чуть не умерла, так убивалась. А тут и его бросила...
— Ну, и следов никаких?
Он оглянулся.— Сказывают за Мачей, в двух с половиной станках на горной стороне поселился. Дороги жду — по дороге поеду сам...
Свободное копирование
