Первый более или менее серьезный бой с большевиками мы выдержали в пределах Ставропольской губернии, в Лежанке, 21 февраля.
Был тихий зимний день. Слегка подморозило. Ветра не было. Снег уже сошел, и широкие черные поля терпеливо ждали теплого дыхания недалекой весны. После грязи и усталости последних дней идти было легко, да и в поход мы уже достаточно втянулись.
Впереди, в авангарде, шел Офицерский полк с генералом Марковым. За ним - главные силы: юнкера и корниловцы, в арьергарде за обозом - я со своим Партизанским полком.
В трех-четырех верстах перед Лежанкой нужно было переходить через широкий плоский бугор. Как только авангард показался на нем, высоко над ним разорвалась шрапнель со стороны Лежанки, и бело-розовое облако тихо поплыло по бледно-синему небу. За первой шрапнелью - вторая, третья - так же высоко и безвредно.
Знакомое, несколько забытое чувство жуткой бодрости, подтянутости и жгучего любопытства охватило всех нас. Будет бой... Вот за этим спокойным голым бугром, может быть, ждет смерть. Рука крепко сжала винтовку, каждый мысленно пересчитал и запас своих патронов. Взоры всех невольно обращаются на начальника.
Этот момент - первый выстрел противника - я считаю, по своему боевому опыту, одним из важнейших в течение боя. В эти несколько секунд подчиненные делают решительную оценку своему начальнику, которого еще не видели в бою, и горе им и ему, если он не выдержит этого мгновенного экзамена: растеряется, засуетится, начнет волноваться, дрогнет его голос... Немедленно пропадет вера в него, явится недоверие и к своим силам, чувство подлой трусости холодной змеей заползает в душу каждого, и задолго еще до конца боя успех его поколеблен. Как справедливы исторические слова: "Побежденные войска разбиты уже до поля сражения..."
Конечно, в числе причин неудачи боя всегда есть и многие другие, но потеря веры в вождя и в свои силы, упадок духа войск являются главными.
Мне всегда казалось, что ни трусов, ни храбрых людей нет на свете: есть только умеющие держать себя в руках и теряющие голову в опасности. Чувство самосохранения настолько могущественно, что от него нет возможности отделаться, и я убежден, что самый отчаянный по виду храбрец испытывал не раз припадки такой трусости, что только силой воли заставлял себя не обратиться в зайца.
Все эти мысли, как теперь помню, пришли мне в голову, когда я заметил, как испытующе смотрят на меня мои партизаны после первой шрапнели... На душе у меня было жутко, как, вероятно, и у них, и так хотелось быть как можно дальше от этих бело-розовых пушистых комочков на светлом небе!
Но, взяв себя в руки, спокойно пошутил относительно слабой меткости большевиков, проехал вдоль колонны, смотря всем в лицо, - и экзамен выдержал: доверие было завоевано, и за весь "Ледяной поход" оно оставалось, к моей радости, неизменным.
Впереди начался бой. Я получил приказание подтянуть свой полк вперед и, обогнав обоз, который суетливо начал сворачиваться в вагенбург, выдвинулся на бугор.
С этой возвышенности, как на ладони, было видно все поле сражения.
Верстах в двух впереди, по долине речки Средний Егорлык, широко раскинулась слобода Лежанка; за ней возвышенность, на которой кое-где группы леса и кусты. Прямо на слободу наступал длинной стрелковой цепью Офицерский полк. Вправо, скрываясь по балкам, двинулись в обход левого фланга противника корниловцы и юнкера. К ним поехал и Корнилов со своей свитой. Я получил приказание атаковать левый фланг противника.
Марков уже ввязался в упорный бой. Большевики, занимая окопы по обе стороны речки, осыпали его жестоким ружейным и пулеметным огнем; пришлось залечь и ждать результатов обхода корниловцев.
Батарея красных, стоявшая у церкви, перенесла свой огонь на мой полк. Одним из первых снарядов был убит один из моих офицеров и казак. Это были первые и единственные наши жертвы за этот бой.
Развернув полк, я начал наступление влево, по вспаханному осенью полю. Не ложась, мои партизаны спокойно шли под неудачным артиллерийским огнем противника. Молодцы юнкера батареи подполковника Миончинского лихо работали под ружейным огнем противника на главной дороге. Под их меткими выстрелами все реже и реже стала стрелять красная батарея. Вот, изображая собой броневик, со страшным шумом помчался к марковцам наш автомобиль (шел на керосине, так как бензин вышел). Наступая уступом против красных под их редким огнем примерно в версте за Офицерским полком, я с удивлением и восторгом неожиданно увидел, как марковцы, которым, видимо, надоело открыто лежать на другой стороне речки под бестолковым, но все же горячим огнем врага, вдруг вскочили и бросились - кто через мост, а кто в воду - в атаку на окопы красных. Последние совсем не ожидали этого и, даже не сопротивляясь, бежали. Я отчетливо видел, как беглецы быстро движущимися черными точками усеяли всю возвышенность за слободой, за которой бешено скакали повозки с "товарищами" и батарея. Марковцы и корниловцы настойчиво преследовали бегущих. Конница Глазенапа охватила часть их обоза. Партизанам уже делать было нечего. Противник исчез. Я приказал свернуть полк и повел его в Лежанку.
Слобода точно вымерла. Жители разбежались или попрятались. По улицам валялось немало трупов большевиков.
Красные бежали в полном беспорядке, бросив запасы и частью и оружие. Мы спокойно расположились на ночлег. Появились и жители, всячески стараясь оказать внимание "победителям". Но по их невеселым смущенным лицам видно было, что они с ужасом думают о новом приходе большевиков после нашего ухода. Жалко было их, но что мы, кочующая армия, могли сделать?
Ночью еще долго слышались кое-где одиночные выстрелы: добровольцы "очищали" слободу от застрявших в ней большевиков.
