|
|
Фестиваль "Шок" в городе Анапа. Одни наслаждаются морем, встречами со зрителями, болтовней с коллегами, другие из любопытства впиваются в экран, смотрят рекомендованные фильмы или так называемые "свои", где сам участвовал. Самые главные люди – это члены жюри. Мы их называем героями, потому что с утра до заката солнца они должны честно, без отлынивания просмотреть четыре-пять фильмов. Они и едят отдельно от нас, и в море купаются отдельно, потому что, не дай Бог, раскрыть тайну дискуссий о фильмах до момента награждения. Куда там!.. Все равно просачивается. С середины фестиваля уже витают ориентиры, намеки и собственные предположения. Люди – навсегда дети. Ну, ты ему хоть эскимо на палочке дай, но отметь, поощри, выдели… И вот кувыркались, кувыркались разные фильмы на экране фестиваля, да и смело их прочь из решающей битвы за призы. В финал выходят две картины: "Барышня-крестьянка" по А. С. Пушкину режиссера Алексея Сахарова и "Ширли-мырли" Владимира Меньшова. Наблюдать за финалистами было одно удовольствие! Сахаров, тучный, добрый, с влажным лбом, все курил и курил, ходил и ходил по коридору неподалеку от просмотрового зала. (За дверью шла азартная игра – просмотр фильма при полном аншлаге.) Смолоду мечтал похудеть – и никак! Так и остался милый "бегемотик" – медлительный, вежливый и очень талантливый. Я у него снималась в фильме "Случай с Полыниным" – именины души! Знает и свою профессию, и жизнь, и людей. К примеру, привез он съемочную группу аж в Сибирь. Фильм этот был у него первый по счету. И вот первый съемочный день, знакомство с коллективом, и надо не ударить в грязь лицом при первой разводке кадра. Кругом заснеженные кедры и непроходимые сугробы. "Светики" и "технари" ждут, куда волочить нешутейную по величине и весу "амуницию". Леша и так, и так объясняет оператору, возле какого кедра обосновываться. Оператор смотрел-смотрел на красавцев кедрачей и не понимал, какой из них тот самый. Леша оглянулся, пошарил глазами, увидел спасительный плотницкий топорик и запустил его вперед. Топорик пролетел метров восемьдесят и воткнулся в ствол дерева. – Видишь? – Белозубый Леша, с красным от мороза лицом, улыбнулся. Съемочная группа восхитилась его мастерством. Зауважала. Познакомились… Личный пример – это сила, это основа. Вот и сейчас на фестивале Алексей Сахаров личным примером призвал наконец бросить всяческую бузу, мутившую в последние годы киноискусство. Он выставил фильм, на котором мы будто испили ключевой воды, надышались свежим воздухом, напитались чем-то нашим, родным. После просмотра облепили его с поздравлениями. Сенсация! Леша, взволнованный, оглядывал всех с благодарностью. Коллеги признали и поняли: блестящий фильм! Я расплакалась. Растеплился фестиваль. На обеде обнимали создателя фильма. Те места за столом, где сидели режиссеры картин о "сексе с трупом", были пусты. Об этих не будем. Назавтра выставлялась картина Владимира Меньшова "Ширли-мырли". Прочитав сценарий, я отказалась сниматься. Еще бы! Володя сказал, что роли нет, но я должна прийти и "привнести". – Да не привнесется, Володя! Если нет, на чем привносить… – Ну ты… сможешь. Заплатим хорошо… Три миллиона. Я замолчала в раздумье. Три миллиона! Я и не держала в руках таких денег тогда: перестройка шла, денег не хватало, талоны появились… – Согласна? – Согласна. Ну ничего! "Пропутаню". Бочком, бочком, незаметненько и отработаю. На съемках всячески увиливала от кинокамеры, потому что артисту необходима конкретность в действии. А этого нема! Меньшов – настырный: то рюмку даст подержать, то велит станцевать с "послом". Хорошо, что спиною. И набралось "гениальной" игры – не нужной ни мне, ни зрителю. Особенно торт, брошенный мне в лицо… Три миллиона отсчитали и разошлись по-хорошему. Больше никогда не буду сниматься за деньги! Остальные работали с душою, каждому было, что играть. И вот Анапа, фестиваль. Володя на просмотр не явился. Его видели купающимся в море в одиночку, потом отдельно от всех на ужине. Несмотря на аншлаг в просмотровом зале и на успех в Москве в кинотеатре "Россия", он знал, что после фильмов "Любовь и голуби" и "Москва слезам не верит" планка успеха резко упадет вниз. Так и вышло: "Ширли-мырли" кинематографисты приняли спокойно и тихо. "Барышня-крестьянка" смела с пути и этот фильм. Видим, Меньшов является к обеду, ужину один, ни с кем не общается… Обиделся! Как мальчик – обиделся… На рейде стояли корабли. Моряки с удовольствием приглашали к себе на творческую встречу тех, кто свободен. Володя деловито уходил к машине, присланной за ним, к вечеру возвращался. Морякам до лампочки оценки фестивалей! Главное – увидеться с известным актером и режиссером. Однажды Володя приходит к обеду, держа в руках подарок – бескозырку. Слегка просветлело лицо "поверженного героя". Когда улетали, он с благоговением поставил в проходе самолета спортивную сумку, в которой сверху лежала бескозырка. Через проход возле сумки сидела я. Мы разговорились с ним и с его соседкой по креслу Инной Макаровой. Инна защебетала что-то о необходимости выпить водки. Чего там говорить, все побаиваются летать на самолете, а рюмочка-другая снимает страх. И правда – выпили, осмелели. Набрали высоту, табло погасло. Вижу, как протискивает себя между креслами Леша Сахаров. Он, наверное, вспомнил мои восторженные слезы, когда я поздравляла его с картиной, и решил потолковать обстоятельно. Он дошел до меня, неся две рюмки водки, как в светском собрании. Неторопливо уселся на сумку с бескозыркой и подал мне выпить. Мы чокнулись, выпили, я увидела, что Леше хорошо. Он приготовился к долгому разговору со мной. Тем более давно не виделись. Друзья все же. – Леша! – закричал Володя Меньшов.- Леша! Встань, встань! Ты сел на мою сумку! Он взял его двумя руками за локти, но куда там! Леша блаженно курил сигарету, затянулся дымком и приступил к беседе. Володя, негодуя, попытался поднять его, но центнер не поднимешь, тем более "расслабленный" центнер… Тут Володя сбивает его собою вбок, Леша не замечает, как оказывается на ковровой дорожке, и продолжает беседу. В гневе Володя, чуть не плача, берет в руки искореженный подарок. Мнет его, выпрямляет, но тщетно – бескозырочки не стало. Сел, уперся лбом в иллюминатор, так до посадки в Москве ни разу и не повернул лица в салон. Неподалеку сидел маститый, богатый и славный актер театра. Я смотрела на него: важный стал, тихий, степенный, семейный. А раньше бывало – разлетайтесь кто куда! Чуть что – в драку. Из Сибири приехал – когда и рюмочку примет, а когда и вторую. Большой, мускулистый красавец шахтер встал перед экзаменационной комиссией да как крикнет, расставив руки: "Не шуми, мати зеленая дубравушка, не мешай мне, добру молодцу, думу думати!" Талант пришел, человек из народа пришел, от самой русской земли… Весь женский род задохнулся: выбирай любую! А ему только роли учить да книги читать в общежитии, по всем предметам сплошные пятерки. На семестровый экзамен Сталина сыграл. Еще больше тогда актер славился, если вождя сыграет. А он – и Кирова, и дядю Ваню, и Эзопа. Уж так внимательно слушал режиссера – хоть в кино, хоть в театре. Сам такой буйный, неуемный – в ролях, а в жизни – мягкий, нежный и… суровый. Явление в искусстве становится известным еще на корню, то есть еще во время учебы. Разные театры и студии приглашали его в штат, а он не мычит, не телится, будто что-то задумал. А задумал не он. Задумала зазноба из Харитоньевского переулка. Красивая, чопорная однокурсница, обиженная актерскою судьбою. Таланта в ней ни на копеечку. Она металась, искала себе применение, но… Один раз даже Надежду Крупскую пыталась сыграть в учебном спектакле о революции – не получилось. Хотели отчислить за профнепригодность, но она вступила в партию, и ее оставили учиться до конца. Дальше задача была полегче – приручить этого шахтера в штопаном свитере и кирзовых сапогах. Стали они иногда исчезать и жить на ее барской двухэтажной даче. Машина "форд" привозила и увозила их. Он ничего такого сроду не видел. Не заметил, как оказался в золотой клетке. Что делать?! Захотелось на волю. Бросился в общежитие, к своим. Наварил картошки, бутылку поставил и пригласил ребят "на возвращение". Уж так баловался с ребятами, так щекотал девчу шек – любо-дорого. Но ненадолго, вернулся. Началась игра – перетягивание каната. Один раз даже ее мамаша пожаловала за ним на машине. Он опять поддался комфорту: отмылся хорошенько, отъелся, отпился, а в понедельник утром – "по-над забором, по-над забором – и до Колчака". От этого перетягивания каната защищался только неистовой работой в театре и в кино. Вскоре стали вручать ему ордена, звания, вплоть до Ленинской премии. Отменный актер и сейчас. Я с ним не раз снималась в разных фильмах, у нас до сих пор приятельские отношения. Привезут, бывало, его на съемку, а он ляжет на траву и, глядя в небо, как заорет: "Ой, девчата! Ой, как с вами хорошо! Вы, как картошка, никогда не надоедите!" Однажды после такого вступления помолчал, потом тихо сказал: "Тяжело мне живется… Ну я когда-нибудь расскажу…" Вдруг вскочил как ошпаренный, красный как рак, и закричал на весь лес: – Сейчас вот Леньке проспорил бутылку – не на что купить! Не на что! Меня из дому выпускают с рублем, не поверите? Правда. У нас целый дом фарцы всякой, спекулянтов… Только и слышишь: "Шуба, сервиз, ковер, дубовый паркет…" И никто никогда не спросит: "Не тяжело ли тебе играть главные роли в кино, в театре?" И на ра-ди-о теща не рекомендует отказываться!.. Валидол сую в рот… Вот только с вами и отдохнешь… Втянулся я… Она баба неплохая, но больно клетка золотая… С вами лучше… Приезжаю я как-то в Касимов на съемки, останавливаюсь в Доме крестьянина, бывшей церкви, глядь – старинной массивной ручки на двери уже нет. – Да тута ваш артист был, ручищи большие, сильные… Он ее и свернул… Два мешка церковной лепнины набрал. Сказал – для дачи. А мне что? Церква заброшенная. Все растаскали… Не охраняется. Догадалась я, о ком речь. Значит, свыкся окончательно с золотой клеткой. Так он и ужился с женой, сделался солидный, важный. Преподает, ставит спектакли. И вот заворачивается грандиозный фильм. Орава известных актеров приглашена со всей страны. Он на самую главную роль. Для съемок выехали в экспедицию, расположились среди русских красот средней полосы. Утром за завтраком появляется буфетчица. Модно одета и накрашена. Игриво облизывает губы, спрашивает: "Что прикажете?" Посмотрела завлекающим взглядом на нашего героя: "Ой, какой вы!" Покраснела, прикусила пухлые губки. – О-те-то-да-а! – оценила ситуацию пожилая с юмором актриса. - Откуда вы, такой пончик? Как вас зовут? – Ничего особенного, Зина. - И залилась звонким смехом: – Зин, поди-ка в магазин! Ха-ха-ха! – А выпить у вас есть? – спросил он. – Для вас любой каприз! Ха-ха-ха! Съемочная группа насторожилась, зная об очень редких, но метких запоях маэстро. Пропустили момент, когда буфетчица Зина и маститый артист с корнем были вырваны из земли и похищены неведомой силой. Паника. В мегафоне звучит призыв искать. Облазили все улицы и дворы деревни. Вдруг в один из вечеров главный "сыщик" – помреж, глядя на компас, уверенно сообщил: последний раз его видели ночью, когда он перебегал шоссе, а потом махнул мимо пахоты. Режиссер тяжело дышал, глядя себе под ноги. Каждый день простоя стоил больших денег… – Чего вы ищете? – спросила проходившая мимо бабка с ведром. Артиста? – Да! Где он? – Где она, там и он,- ответила бабка и рукой указала на окна избы. В избе на столе натюрморт длительного запоя. Укрытые тонкой простыней гуляки спят крепко… К вечеру примчалась жена, подогрела воду, помыла своего амурчика мочалкой с мылом. Поди ж ты! Талантливый, бурный в разговорах, интересный и остроумный, он при виде жены моментально затих. Ничего из себя не представляющая жена убедила муженька, что тот Богу должен молиться за подарок в лице супруги. Это она снизошла до него, подарила себя ему. Съемки идут. Жена сидит под деревом, от мух отмахивается, а Зинка в купальнике загорает неподалеку. Вдруг наш ненаглядный наклонился над плотницкими инструментами, собрал в кулак штук шесть гвоздей-двухсоток, засунул за ремень молоток, деликатно взял свою супругу под руку и повел на второй этаж дачи, где они квартировали. Слышатся мощные удары молотка, потом наш герой спускается и кивком головы подает Зинке знак к отходу. – Дорогой! – кричит режиссер. – Креста у тебя на животе нету,- отвечает ему "дорогой" и тает с Зинкой в зарослях. Что за фокус? Оказывается, жена заперта на втором этаже – вернее, замурована за забитой дверью, а нашему герою – несколько часов свободы от всего и всех… А между тем Москва свои жернова крутила. Как-то зазвонил телефон. – Нонночка! Наш кинотеатр "Космос" устраивает юбилейный вечер, творческий отчет героя вашего фильма. – Отлично… А я при чем? – Ну как же! Вы в стольких фильмах с ним встречались! Расскажете, вы можете… – Хорошо, я согласна. Времени было еще достаточно, но дама из кинотеатра дергала меня чуть ли не каждый день, да и не только меня – всех почти из нашей съемочной группы. – Раз сказала – буду. И вот по закону подлости ближе к юбилейному вечеру ненаглядный наш и канул со съемок с буфетчицей. Я ничего не знаю, продумываю, что надеть, как выглядеть хорошо, что сказать… В назначенный день долгожданный звонок. – Нонна Викторовна, мы вышлем вам машину к семнадцати часам, начало в восемнадцать. Выхожу, сажусь, еду… Водитель молчит. Чувствую, витает напряженка. Подъезжаем. У входа стоит бледный, словно мелом припудренный наш администратор Эдик. – Что с тобой? Ты болен? – Хуже. – Юбилей-то будет? – Обязательно, но… без юбиляра. Мы переглянулись с пришедшими актерами… Стали думать. – Ну, Нонна, что вы, не выкрутитесь? Такая бригада!.. Я предлагаю так: все выходим на сцену, аплодируем и садимся на стулья под экраном. Вы по очереди будете рассказывать о нем все, что только можно. Шалевич пусть, как от театралов, начинает, а ты, как от киноактеров. Я за это время съезжу в Монино на съемки и упаду в ноги режиссеру, чтоб отпустил его на вечер. – А почему так уж падать? Всегда отпускают. Что мы, его съедим, что ли? – Вы же знаете, какой режиссер вредный! Он никогда не отпускает актеров из экспедиции, кроме как на спектакль. Ладно, ребята, я поехал, а вы начинайте. Первый выступающий задал стиль неспешной дружеской беседы. Из кабинета администратора несло винегретиком и жареным луком… – Ничего, выкрутимся! Выходили мы друг за дружкой, говорили, говорили. Зритель доволен, слушает, аплодирует. Мы и по второму разу подходим к микрофону. И когда вконец обалдели, я как раз стояла у микрофона, слышу: сзади стул скрипнул,- обернулась. Эдик садится. Я выразительно глянула: "Ну, как?" Он отрицательно покачал головой: "Не отпустил". Потом Эдик встал рядом со мной, зааплодировал, зал тоже… И сказал: – Дорогие зрители: съемки закончились, актер переодевается – и сразу к вам. А чтоб время зря не проходило – сделаем небольшой перерыв и покажем вам двухсерийный фильм с участием нашего героя. Публика вышла в фойе, а мы – к винегрету. Кончился перерыв, и Эдик попросил меня объявить фильм. – Ой, я боюсь! Мне кажется, они стащут с меня юбку и начнут лупасить за обман. Выхожу на сцену, а зрителей-то всего человек пятнадцать осталось, а ведь был полный зал. Может, обман почуяли, а может, просто утром рано на работу, да и всегда в Москве с транспортом проблемы… |